Винки - Клиффорд Чейз

на адвоката, чье перевозбужденное лицо колебалось между выражением чувства победы и чувством стыда.

— О да, теперь мы схватили их сами знаете за что, — прошептал Неудалый.

Однако в течение последних двадцати минут двенадцать помощников прокурора, которые сидели за ним в ряд, как сумасшедшие копались в этом же самом документе, что находился в памяти их двенадцати портативных компьютеров, и благодаря помощнице Номер Двенадцать и ее скупому поиску информации прокурор обратился с еще одним вопросом к главному следователю:

— Сэр, что еще говорится о преступнике в докладе — на странице семьсот сорок семь, сноска пятьдесят шесть, абзац четвертый?

Устало следователь перевернул страницы толстого доклада, но затем внезапно его лицо просияло.

— Ах, мне зачитать? — спросил он.

— Будьте добры.

Следователь произносил слова медленно и четко:

— Как описание, так и фоторобот сумасшедшего террориста необходимо принимать во внимание с особой осторожностью, поскольку, как полагают, этот коварный преступник является мастером перевоплощения.

Теперь всеобщий взгляд устремился на медведя — настолько пытливый и осуждающий, что Винки почувствовал себя так, будто его внешность и вправду меняется, здесь и сейчас, против его воли, принимает любую форму — низкорослый или высокий, животное или человек, ужасный или красивый — все быстрее и быстрее, пока он не принял расплывчатый вид игорного автомата, который быстро вращался.

2

Винки смотрел вверх на неизменный круглый глаз лампы, который уставился на него в ответ, будто жалея медведя. К этому моменту он прекратил копаться в фактах своей жизни, пытаясь найти в ней какое-то облегчение — пример, забытый урок, обрывок надежды, — и вместо этого он просто наблюдал за тем, как опустошается его разум. Было уже, наверное, три часа ночи. Казалось, койка стала ниже, и теперь он парил в воздухе, однако его сдавил спертый воздух, который стал невыносимо тяжелым от всех слов, что были сказаны в этот день в суде. Несмотря на невыносимый зуд, который возобновлялся у него каждую ночь, когда он ложился на койку, он не чесался, даже не двигался, и на некоторое время ему удавалось избавиться от зуда. Но теперь он позволил себе задать вопрос: а вдруг он просто не сможет двинуться? Опилки в его конечностях, казалось, пропитались ядовитым сиропом, и это было наказанием, которое он заслужил за то, что считал его подходящим. Какой бы страшный сон ни начался в этот день, это ужасное ощущение было теперь частью этого сна, причем его худшей частью.

Снизу, из тени от койки Винки, доносилось неприятное жужжание беспокойного храпа Дэррила, которое начиналось каждую ночь именно в этот час и, скорее, возвращало Винки к реальности, нежели пугало его. Он снова начал чесаться — это была уже другая, более земная кара. Он сконцентрировался на левой стороне живота и стал согласовывать свои движения с дыханием Дэррила, которое всегда звучало так, будто это был горный лев, рычащий из пещеры, однако, как и Дэррил, он был безопасен.

По задумке властей, Дэррил должен был изводить медведя. Но Винки понравился громиле сразу же, потому что в тюрьме он больше всего скучал по своим мягким игрушкам. Дэррил отбывал срок за кражу в магазине. Он никак не мог привыкнуть к заточению. Из-за недавнего бунта он получил дозу нового, более сильного успокоительного, но на самом же деле он унялся лишь в присутствии медведя. Хотя следователь постоянно жаловался, что Дэррил не выполняет свою «работу» и что его необходимо заменить более жестоким сокамерником, охранники вздохнули с облегчением, когда поняли, что им больше не надо оттирать стены от его кала и стирать свою форму, и оставили его на своем месте.

— Мы прекрасно ладим с Дэррилом, — вздохнул медведь, будто это могло послужить утешением. Их изолировали от других заключенных, и теперь они находились в своей собственной тюрьме, где помощник Уолтер был единственным надзирателем. Время здесь шло странным образом. К ним не допускались посетители, за исключением Неудалого. Дэррил спал по девятнадцать с половиной часов в сутки. Когда он бодрствовал, то тихо сидел на своей кровати, скрестив ноги, рисуя в одной из тетрадей для раскрашивания, что каждую неделю приносила для него бабушка. Порой, когда сюда доносились крики и вопли какого-нибудь очередного нарушителя тишины и порядка в главном блоке, Дэррил хватал медведя и сжимал его в своих грубых объятиях. Иногда прижимал к медведю Йозмита Сэма, свою любимую игрушку в оранжево-фиолетовую полоску. Временами он даже давал медведю одну или две белые скользкие капсулы, которые ему удавалось прятать у себя за щекой, пока Уолтер не уходил; от горького содержимого капсулы у Винки приятно закрывались глаза и его зуд мог прекратиться на целых полчаса.

Продолжая скрести себя лапой по тому месту живота, где у него зудело сильнее всего, медвежонок позволил себе испытать ужас от того, что он докатился до такого. Он уже не впервые задумывался об этом. Но иногда, как, например, сегодня, переживание каждого мучительного воспоминания, прочувствованное до своего ужасного конца, обрело некую роковую силу, которая доставляла медведю странное удовольствие. Ему было жалко, что он не может в буквальном смысле засунуть свой нос в него. И таким образом, если это и был его конечный пункт, спрашивал он себя — как спрашивал всегда, достигнув этой точки, будто вопрос мог спасти его, — чему научила его эта жизнь?

— Во-первых, — отвечал он себе, не пытаясь уклониться от удара, — любовь будет наказана. Во-вторых..

Однако он не знал, что было во-вторых.

3

Прокурор встал и откашлялся.

— Ваша честь, вследствие чрезвычайной опасности, которой подвергаются свидетели обвинения, не говоря уже об их семьях, со стороны международной преступной сети терроризма, которая находится в руках у подзащитного и которой, как мы полагаем, он продолжает управлять, находясь в своей камере, многих из свидетелей будут представлять специально обученные актеры.

Разгневанный Неудалый начал возражать:

— Гм, гм, гм, гм…

— Для того чтобы дополнительно защитить свидетелей, — продолжал прокурор, — и чтобы у присяжных не создалось предвзятого мнения, мы не станем разглашать, кто является настоящим свидетелем, а кто — актером. В некоторых случаях, — добавил он быстро, — актеры будет представлять тех свидетелей, которые по той или иной причине не в состоянии дать показания.

К этому моменту даже костлявые руки Неудалого покраснели от возмущения.

— Ваша честь, это… Ваша честь, я не могу… Ваша честь, вы непременно должны…

Молоток стукнул три раза.

— Отклоняется, отклоняется, отклоняется, мистер Неудалый, эти постоянные прерывания должны прекратиться, или я заменю вас самого актером. — Бум. — По крайней мере тогда кто-то сможет выговорить