Нансен. Человек и миф - Наталия Будур

По этим беспредельным равнинам, простирающимся от одного края горизонта до другого, по необъятной шири азиатских тундр бродит кочевник со своими оленьими стадами. Прекрасная свободная жизнь! Где понравится, там он и ставит свою палатку, пуская оленей пастись вокруг; когда вздумается — снимается с места и едет дальше. Я ему почти завидую: никакой цели, никаких забот — только жить. Я почти не прочь побыть на его месте, пожить с женой и детьми среди этих бесконечных равнин свободно и весело.

Пройдя немного дальше, мы заметили белую фигуру, сидевшую на груде камней под небольшим холмом. Вскоре в разных направлениях привиделось ещё несколько таких же фигур. Они сидели так тихо и неподвижно, что, право, походили на привидения. В бинокль мы рассмотрели, что это были снежные совы. Нам захотелось поохотиться на них, но для дробовика они оказались недоступны. Только Свердрупу удалось убить парочку из винтовки.

С гребня кряжа открылся в северо-восточном направлении вид на Карское море. В подзорную трубу видно было, что вся поверхность моря покрыта льдом, к тому же довольно сплочённым и крупным, но между льдом и берегом тянулось к юго-востоку, насколько хватал глаз, широкое разводье. Вот и всё, что мы могли здесь узнать, но и этого, в сущности, было достаточно. Проход, по-видимому, существовал, и мы очень довольные вернулись назад к лодке, где развели костёр из плавника и сварили себе превосходный кофе.

На обратном пути мы на полном ходу налетели на подводный камень, лодка стукнулась о него раза два и проскочила; но когда она уже соскальзывала в воду, винт ударился о камень так, что корма высоко подпрыгнула и мотор завертелся с невероятной скоростью. Всё это произошло меньше чем в секунду, и когда я остановил мотор, было уже поздно. К несчастью, оказалась сбитою одна из лопастей винта. Тем не менее мы всё-таки продолжали путь и с одной лопастью. Лодка шла немножко неровно, но двигалась вперёд довольно быстро.

Под утро, приближаясь к „Фраму“, прошли мимо двух ненцев, которые, вытащив лодку на льдину и плашмя растянувшись на льду, подстерегали тюленей. Любопытно, что подумали они, глядя, как мы скользили мимо в маленькой лодчонке без пара, без паруса, без вёсел… Мы же сами, рассевшись с удобством в лодке, смотрели на этих „бедных дикарей“ с самодовольным состраданием европейцев.

Но высокомерие не ведёт к добру. Не далеко успели мы отъехать, как вдруг — трррр… ужасный треск… обрывки лопнувшей стальной пружины с жужжанием пролетели мимо моего уха, и — „мельница“ остановилась. Ни взад ни вперёд. Оказалось, что от тряски при толчках однокрылого винта лотлинь постепенно втягивало в передачу махового колеса, а затем весь он очутился вдруг в механизме и настолько основательно в нём запутался, что привести машину в порядок можно было, только разобрав её всю на части. Таким образом, пришлось нам смиренно возвращаться назад на вёслах к нашему гордому судну, которое уже давно манило нас своими „котлами с мясом“.

В итоге дня были получены сравнительно хорошие известия о Карском море, примерно сорок штук птиц — в большинстве полярных гусей и морянок, — один тюлень и… приведённая в негодность моторная лодка. Лодку мы с Амундсеном вскоре снова привели в порядок, но при этом я, как ни прискорбно, навсегда подорвал свою репутацию среди местного русского и ненецкого населения. Некоторые из них утром были на судне и видели, как я работал в поте лица над починкой лодки, засучив рукава, без пиджака и без жилета, чумазый от копоти и машинного масла. Потом, придя к Тронтхейму[42], они говорили: „Какой же это большой начальник? Работает, как простой матрос, а с виду хуже бродяги“. Тронтхейм ничего не мог привести в моё оправдание; против фактов не поспоришь».