Открытие природы - Андреа Вульф

25-летний химик Жозеф Луи Гей-Люссак поражал научный мир своими смелыми подъемами на воздушном шаре, которые он использовал для изучения земного магнетизма больших высот. 16 сентября 1804 г., всего через три недели после приезда Гумбольдта, Гей-Люссак производил замеры магнетизма, температуры и атмосферного давления на высоте 23 000 футов – на 3000 футов выше, чем Чимборасо, куда поднялся Гумбольдт{665}. Неудивительно, что Гумбольдт поспешил сравнить результаты, полученные Гей-Люссаком, с собственными, привезенными из Анд. Не прошло и трех месяцев, как оба они стали читать лекции в академии. Они так сдружились, что путешествовали вместе, а через несколько лет делили комнату и учебную работу на чердаке Политехнической школы{666}.

Куда бы Гумбольдт ни обратился, везде были новые и впечатляющие трактовки. В Музее естественной истории при Ботаническом саде он познакомился с натуралистами Жоржем Кювье и Жаном Батистом Ламарком. Кювье, исследовав окаменевшие кости и заключив, что они не принадлежат существующим животным, перевел спорную гипотезу о вымирании видов в категорию научного факта. А Ламарк недавно выдвинул теорию постепенного изменения видов, прокладывая путь эволюционным идеям. Прославленный астроном и математик Пьер Симон Лаплас работал над идеями появления Земли и Вселенной, которые помогли Гумбольдту сформировать свои идеи. Крупные ученые Парижа раздвигали границы научной мысли.

Монгольфьер над Парижем. Литография, 1846 г.

© Wellcome Collection / CC BY

Все были рады благополучному возвращению Гумбольдта. Путешествие было таким долгим, что казалось, как писал Гёте Вильгельму фон Гумбольдту, Александр «восстал из мертвых»{667}. Звучали предложения назначить Гумбольдта президентом Берлинской академии наук, но у него не было намерения возвращаться в Берлин. Даже его семья была уже не там. С тех пор как оба его родителя умерли и Вильгельм был в Риме, служа прусским посланником в Ватикане, ничто не манило его на родину.

К огромному своему удивлению, Гумбольдт узнал, что жена Вильгельма – Каролина – жила в то время в Париже{668}. Беременная шестым ребенком, она в июне 1804 г. уехала из Рима во Францию, забрав с собой двух детей после потери прошлым летом 9-летнего сына. Умеренный климат Парижа показался более подходящим для двух детей, часто страдавших от страшных лихорадок, чем тяжелая летняя жара Рима. Вильгельм, застрявший в Риме, выведывал у жены мельчайшие подробности возвращения брата. Как его здоровье, какие у него планы? Изменился ли он? По-прежнему ли люди считают его «фантазером»?{669}

Каролина отвечала, что выглядит Александр хорошо. Трудности многолетней экспедиции не ослабили его – наоборот, никогда еще он не был таким здоровяком. Восхождения в горы сделали его сильным и подтянутым, и, на взгляд Каролины, ее деверь за истекшие годы не стал выглядеть старше. Можно было подумать, что «он отлучился всего лишь позавчера»{670}. Манеры, жесты, внешность – все осталось прежним, писала она Вильгельму. Разве что он набрал немного веса и стал говорить еще больше и быстрее – если такое еще было возможно.

Но ни Каролина, ни Вильгельм не одобрили желание Александра остаться во Франции. По их мнению, патриотический долг требовал, чтобы он вернулся в Берлин и пожил там некоторое время; брат и невестка напоминали ему об его Deutscheit – «немецкости»{671}. Когда Вильгельм написал, что «кому-то необходимо чтить родину», Александр предпочел проигнорировать слова брата{672}. Еще перед отплытием в Соединенные Штаты он уже писал Вильгельму с Кубы, что не имеет желания когда-либо снова увидеть Берлин{673}. Когда Александр услышал, что Вильгельм хочет, чтобы он переехал туда, он лишь «состроил гримасу», сообщала Каролина{674}. В Париже ему было более чем хорошо. «Славы куда больше, чем когда-либо прежде», – хвастался Гумбольдт брату{675}.

После их прибытия Бонплан первым делом отправился в портовый город Ла-Рошель на Атлантическом побережье Франции, повидать свою семью{676}, а Гумбольдт и Карлос Монтуфар, сопровождавший их во Францию, тут же поспешили в Париж. Гумбольдт нырнул в новую жизнь в столице. Ему хотелось поделиться результатами своей экспедиции. Три недели подряд он только и делал, что читал лекции о своих исследованиях в переполненных аудиториях Академии наук{677}. Он так резко перескакивал с темы на тему, что никто не мог уследить за его мыслью. Гумбольдт «один представляет собой целую академию», – восторгался французский химик{678}. Слушая его лекции, читая его сочинения и изучая его коллекции, ученые поражались тому, как один человек способен настолько глубоко вникнуть в такое множество разнообразных дисциплин. Даже те, кто в прошлом критически отзывался об его способностях, теперь исполнились воодушевления, о чем Гумбольдт с гордостью писал Вильгельму{679}.

Он проводил эксперименты, писал о своей экспедиции и обсуждал свои теории с новыми друзьями-учеными. Гумбольдт столько работал, что «день и ночь сливались в единый поток времени», в котором он трудился, спал и ел, отмечал один американец, находившийся в Париже, «никак не дробя его»{680}. Единственное, чем Гумбольдт поддерживал себя, очень короткий сон, и то по необходимости. Если он просыпался среди ночи, он вставал и работал. Если его не мучил голод, он пропускал время еды. Если он уставал, то пил больше кофе.