Дети улиц - Берли Доэрти

– Эй, ешь! – сказал он ей. – Этот ростбиф очень вкусный!

Прошло совсем мало времени, когда колокол на крыше фабрики зазвонил снова, веля возвращаться к работе. Эмили увидела, что другие ученики вытирают рты тыльной стороной ладони, а затем вытирают руки об одежду и торопливо возвращаются к работе. Они мгновенно приспособились к этому распорядку.

– Пойдем, – сказал Сэм. – Еще всего пять часов работы, и, может быть, нам дадут к чаю парочку яблочных клецек.

Свежий воздух немного подбодрил Эмили. Она чувствовала себя лучше и веселее, была больше способна сосредоточиться, и поначалу работа пошла живее, чем утром. Но к концу рабочего дня пальцы у нее все были изрезаны нитками, спина болела. Она прошла много миль взад-вперед по проходу, ни разу не осмелившись отвести взгляд от нитей, а когда зазвонил шестичасовой колокол, подскочила на месте, выходя из транса. Молл только рукой махнула. Ученики могли идти домой, а ей нужно было проработать еще три часа. Эмили задумалась: живет ли она за тем крутым черным холмом, есть ли у нее дома дети, которых нужно кормить?

На улице стало совершенно темно. Девочка выудила пару деревянных башмаков из кучи у двери и устало побрела домой вместе с другими учениками. Первому из тех, кто оказался у двери, дали фонарь, и теперь они шли за покачивающимся огоньком в полнейшей тишине. Лиззи и Эмили крепко сжали руки друг друга, будучи слишком уставшими, чтобы разговаривать.

«Семь лет, – думала Эмили. – Еще целых семь лет до свободы».

К чаю не было яблочных клецек, а снова была каша, на этот раз овсяная, и в ней плавало несколько кусочков овощей. Выдали также деревянные миски, которыми и нужно было зачерпнуть кашу из бочонка. Они сидели с другими учениками, которые работали на фабрике уже не первую неделю и даже не первый месяц. Эмили заметила, что все они ели так, словно это был настоящий пир. У большинства из них был сильный кашель, и они пили водянистый эль, кружку за кружкой. В горле у нее пересохло от пыли в прядильном цехе, и было больно, когда она попыталась что-то крикнуть в ответ Молл, обращавшейся к ней. Девочка заметила, что ученики постарше читали по губам – разговаривали друг с другом, бормоча себе под нос, почти беззвучно, а показывая гласные звуки, широко и смешно растягивали губы. Она увидела, что Бесс и Лиззи строят рожи друг другу и хихикают, словно пытаются вести разговор таким же образом, но тут миссис Клеггинс подняла Бесс со скамьи и поставила впереди перед всей комнатой.

– Эта девочка всегда так много говорит, – заявила она. – Интересно, а алфавит она знает?

Нет, алфавита Бесс не знала.

– Тогда отставляйте плошки в сторону. Служанка все соберет. Раздайте грифельные доски и песок. А теперь каждый из вас должен написать алфавит. Если не умеете, сядьте к тем, кто умеет, и учитесь. Не разговаривайте. Заниматься будете час, пока я пойду к себе и выпью чаю. Затем спать.

Этот час они, конечно, ничего не делали, только зевали и рисовали пальцами палочки и паутинки. Затем вернулась миссис Клеггинс, вытирая рот тыльной стороной кисти и выковыривая из зубов остатки еды, и в комнате стало тихо. Женщина даже не пыталась проверить их работу. С грифельных досок стряхнули песок, доски собрали, мальчикам велели идти в самую верхнюю комнату, а девочкам – за экономкой в свою спальню.

– Постель! – вздохнула Эмили, обращаясь к Лиззи. – Жду не дождусь. Мне кажется, я могла бы уснуть стоя.

– Как лошадь! – прошептала Бесс, и они с Лиззи снова захихикали.

Спальня представляла собой длинную комнату с голыми стенами, в ней стояли кровати и ночные горшки под ними, да еще на крючках висели плащи. В комнате не было камина, стекла дрожали под порывами ветра, швырявшего в окна струи дождя. Миссис Клеггинс велела всем встать на колени и прочитать молитву, а затем забираться в постель, прямо в рабочей одежде, которая пропахла густой смазкой. В волосах у всех застряли комочки хлопкового пуха. Эмили и Лиззи забрались в одну постель, но, когда миссис Клеггинс прохаживалась между рядами постелей, она отбросила одеяло в сторону, вырвала Лиззи из объятий Эмили и вытащила ее из постели.

– Нет, ты не будешь спать с сестрой! – проворчала она. – От сестер одни проблемы, так всегда было. – Миссис Клеггинс подвела Лиззи к другой постели, вытащила оттуда незнакомую девочку и заставила их поменяться местами. – Ты будешь спать с ее сестрой, – приказала она.

В узкую постель к Эмили забралась кашляющая долговязая девочка с холодными как лед ногами. Затем, даже не пожелав доброй ночи, миссис Клеггинс вышла из спальни, забрав с собой свечу и свою огромную тень. Дверь за собой она заперла.

Эмили показалось, что она только закрыла глаза, когда ее разбудил неистово трезвонящий колокол.

– Что происходит? – испуганно спросила она, на миг растерявшись и не в силах вспомнить, где оказалась.

– Это пятичасовой колокол, – сказала ей девочка, с которой она спала в одной постели. – Поднимайся скорее, не то миссис Клеггинс побьет тебя.

Так начался второй день их жизни на фабрике, и он почти ничем не отличался от первого, за исключением того, что надсмотрщик, понаблюдав за тем, как Эмили встает на цыпочки, пытаясь дотянуться до нитей, резко схватил ее за руку и оттащил от станка. Не говоря ни слова, он толкнул ее на пол и показал, что нужно лезть под машину. Девочка поняла, что потеряла работу присучальщицы и стала собирателем, как и сестра. Тянулись минуты, часы, дни, и казалось, это будет продолжаться вечно, а единственным утешением была твердая постель каждую ночь.

Но по воскресеньям работы не было. После завтрака принесли корзины с одеждой и ботинками. Лиззи запрыгала от восторга при мысли о том, что получит на день свое платье, с мамиными заплатками на локтях и кусочком ленты. Его она пришила к платью сама, чтобы быть похожей на бабочку. Это было частью ее прошлого, больше всего напоминало о доме. Но ей дали потрепанное платье с большими черными пуговицами, нашитыми на спине, и швом, торчавшим так, словно в него зашили деревянные башмаки. Ужасно расстроившись, девочка показала его Эмили.

– Это не мое платье! – сказала она. – Миссис Клеггинс, вы дали мне не то платье.

– Мне надоело ваше нытье! – рявкнула миссис Клеггинс. Она ударила Лиззи по щеке так сильно, что на лице у девочки остался красный отпечаток в форме ладони. – Ты собираешься надеть в церковь свою рабочую одежду? Хочешь быть, как гусеница? Радуйся, что тебе есть во что переодеться.

– Это платье мне слишком узко, – проворчала Мириам, когда миссис Клеггинс прошла дальше. – Я в нем едва дышу!

Робин улыбнулся ей своей ослепительной улыбкой.

– Ты выглядишь очень изящно, – сказал он ей, и она присела в реверансе, улыбнувшись в ответ, ее бледные щеки порозовели.

Миссис Клеггинс фыркнула:

– Я все вижу! Берите свои плащи и бегом в церковь.

До церкви было идти больше часа вверх по крутому холму, а затем вниз, на другую сторону, в деревню Олдкасл, где жили в основном рабочие фабрики. Местами ступеньки заменили валунами, чтобы рабочим было легче подниматься и спускаться каждый день. После ночного дождя они были скользкими, и Лиззи с Эмили временами хватались друг за друга, смеясь оттого, что с трудом удается устоять на ногах. У них кружилась голова от счастья. Как же чудесно быть на свежем воздухе, в одежде, которая не воняет работой. Впереди их ждал целый день свободы. Когда они, тяжело дыша, взобрались на вершину холма, расположенного между Бликдейлской фабрикой и Олдкаслом, приветствуя их, зазвенели колокола деревенской церкви, их звук походил на птичье пение. Бесс раскинула руки, так что плащ ее взлетел, похожий на крылья пустельги.