Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - Арина Веста

Тюремное одиночество ее не тяготило, она сделала несколько упражнений на гибкость и встала у маленького окна под самым потолком, где синела скважина весеннего неба и кружили пьяные от воли и солнца голуби. Она протянула руку к солнцу и прошептала:

– Я – как Ты, яко Ты… – И закрыла глаза.

Ее губы едва заметно улыбались тому, что она слышала вокруг. Лязг и тоскливый скрип тюремного железа в гулкой пустоте коридоров обрастали звучным эхом. В жалобах усталых дверей и в поскуливании пружин ей чудилась тоска пленного металла – должно быть, ему тоже хотелось перелиться в подвижные части машин, в звонкие подковы, в подсвечники каслинского литья или иные красивые и нужные людям вещи.

– Ингибарова, к следователю! – раздалось из приоткрытой «форточки» на двери камеры.

Часы в допросной показывали около пяти вечера. Следователь, остроносый и чернявый, как лоснящийся скворец на весенней грядке, бодро вышагивал по кабинету, того и гляди, начнет копать клювиком чернозем в поисках вкусной гусеницы или личинки.

– Следователь Гробов, – прочирикал он, весело поглядывая на Илгу. – Ну-с, начнем с официальной части. Вам, Тамира Джохаровна, предъявлено обвинение в убийстве гражданина Померанцева. Что вы можете доложить по существу дела?

– Мне незачем было убивать Померанцева, – равнодушно ответила Илга. – Он и так был обречен…

– Вот это уже интересно! Похоже, вы знаете о деле гораздо больше, чем известно следствию. Почему это цирковой электрик был обречен и кто его обрек?

– У него был рак, правда, он еще не знал об этом.

Гробов наскоро пролистнул протокол вскрытия, это немного сбило его напор.

– Да, действительно, что-то с почкой, какая-то фибромиома в неоперабельной стадии… Вы что, ясновидящая? Тогда, может быть, откроете мне, кто убийца?

– Это ваша работа! – отрезала Илга.

В кабинет бодрым пружинистым шагом вошел Ландыш-Майский, он потряс руку Гробова и уставился на Илгу тяжелым воловьим взглядом.

– Итак, я буду краток… – Гробов удобно расположился в кресле, разглядывая веселую журнальную картинку на дверце сейфа с уголовными делами. «Возбуждаем… не прикасаясь!» – обещала «клубничная блондинка». – В прошлом месяце я был вынужден закрыть дело о смерти Ингибарова, тогда моя версия не нашла подтверждения, – продолжил Гробов. – По нашим предположениям, некий злоумышленник заменил веревку. Тогда ничего не указывало на Померанцева, теперь у нас есть прямые улики.

– Повторяю, мне незачем было его убивать! – настаивала Илга.

– Месть… месть за смерть Ингибарова! Вот что двигало вами! – подсказал Ландыш-Майский и подмигнул красотке на двери сейфа. – Взыграла кавказская кровь! Хотя какая из вас чеченка? Вы – славянка, тем не менее отрезанная голова электрика – это чеченский почерк, хотя вы постарались не оставить никаких следов!

– Даже спрятали орудие преступления – вашу знаменитую саблю, – добавил Гробов. – Какая наивность! Сабля – не иголка, и мы ее обязательно найдем!

– Обязательно найдете… – как в бреду прошептала Илга.

– Ну ладно. Хоть алиби-то у вас есть? – Ландыш-Майский достал сигарету, но так и не закурил, вертя сигарету в холеных пальцах. – Где вы были прошлой ночью?

– Я была дома, из квартиры не выходила.

– Кто-нибудь может подтвердить?

– Нет, никто.

– Плохо… А хуже того, что ваш паспорт признан фальшивым, а это, согласитесь, крайне запутывает дело!

– Итак, кто вы? Назовите ваше настоящее имя и фамилию, – перепрыгнул с грядки на грядку Гробов, намереваясь откопать лакомого червячка в другом месте.

– Судя по паспорту, вы родились в Чечне, в небольшом селении Ашинхой, – перенял инициативу Ландыш-Майский. – Ваша мать погибла во время обстрела, а ваш отец, Джохар Ингибаров, в то время работал в Грозненском цирке, он и взял вас к себе. Это так?

– Я отказываюсь давать показания, – прошептала Илга.

– Тем хуже для вас. Позвольте напомнить вам, – улыбнулся Гробов, как работник похоронного бюро, у которого прибыло клиентов, – что чистосердечное признание смягчает вину… «И увеличивает срок», – уже про себя закончил Гробов.

– Кстати, наше дело проникается тонким таежным ароматом, – ядовито улыбнулся Ландыш-Майский. – Мы «пробили» Ингибарова по уголовным учетам, и улов оказался неожиданно богатым. Пять лет назад он был привлечен в качестве свидетеля по одному довольно каверзному делу, а к нынешнему времени – уже полновесному «висяку». Эта тяжкая «кила» семь лет болталась на совести ОВД города Енисейска. Ингибаров допрошен так и не был, так как внезапно сорвался в заграничные бега и успел раствориться в пассажирских потоках Шереметьево-2. Итак, в начале ноября на кордоне Елань произошел странный случай. Некий отшельник, свидетели его упорно называют Дий, был найден мертвым в помещении старой церкви. Кончина его была мученической и даже апостольской: он был обезглавлен. Орудие преступления так и не было найдено. В деле фигурировал пропавший ребенок: девочка девяти – одиннадцати лет. Со слов свидетеля Зипунова, девочка жила у старца и считалась внучкой. Уж не вы ли эта внучка?

Илга безучастно смотрела в солнечное окно.

– Завтра вам будет предъявлено обвинение, и вас переведут в следственный изолятор в Капотне, – пообещал Ландыш-Майский и нажал на кнопку вызова. – Проводите задержанную, – кивнул он конвоиру.

Ближе к вечеру Илге выдали подушку, матрас, личную посуду и стопку белья и перевели в общую камеру.

Январь 1917 года,

слободка Елань

Долго скитался Северьян по охотничьим заимкам, и лишь в сочельник, в самые снегопады, добрался до Елани. В вечернем небе робко высыпали первые звезды. В заснеженном окошке его избы тлел алый огонек – должно быть, Стеша, засидевшись допоздна, жгла светец.

Цикнув собакам, он без скрипа отворил ворота, мягко ступая, прошел по заснеженному двору и заглянул в оттаявший родничок окна: девушка, сидя на лавке, расплетала перед сном косу. Она плавно водила костяным гребнем по рассыпанным волосам, и длинные пряди влажно блестели и ложились речными волнами на перекате. Лицо ее ярко блестело, щеки все еще полыхали банным жаром, а в широко раскрытых глазах плавал русалочий блеск.

Северьян долго собирался с духом, прежде чем решился потянуть за дверную скобу. В приоткрытую дверь ворвался зимний вихрь, и тотчас загас светец, и заглянула в окно белая волчья луна.

– Здравствуй, батюшка! – прозвенело во тьме.

Поклонился Северьян иконам и поднес двуперстие к разлету густых бровей, но так и не перекрестил лба. Ожил во тьме Спасов образ и гневно заблестел белками глаз. Медленно встала Стеша с лавки, прошла по горнице и встала напротив окна. В лунном луче растаяла сорочка, и засветилось насквозь нагое тело, тонкое, как лоза.