Жизнь в лесу. Последний герой Америки - Элизабет Гилберт

И правда, два Юстаса редко общаются, а видятся и того реже. Рождество один раз в год – этим двоим этого вполне достаточно для общения, к тому же Юстас-младший терпеть не может ночевать в доме родителей, потому что ненавидит общество отца. И всё же однажды, весной 2000 года, Юстас вернулся в Гастонию и остался у родителей на ночь. Появление Юстаса на пороге отчего дома в середине мая, не в праздник, будучи чрезвычайно необычным явлением, буквально потрясло его родителей. Но Юстасу надо было заехать на лесопилку недалеко от Гастонии, вот он и решил заглянуть на ужин. Я отправилась с ним.

Подъехав к дому – дому, в котором Юстас прожил худшие годы своей жизни, – мы увидели, что отец Юстаса склонился над старой газонокосилкой – маленькой, из тех, что надо толкать, помятой и проржавевшей. Юстас вышел из грузовика и улыбнулся.

– Что там у тебя, пап? – спросил он.

– Вчера катался на велосипеде и увидел, что кто-то выбросил газонокосилку, – ответил Юстас-старший. – А она ж совсем как новая!

– Серьезно? Вот эту газонокосилку кто-то выбросил?

– Вот идиоты, да? Отличная машина.

– Выглядит замечательно, пап. Просто супер.

На самом деле газонокосилка выглядела так, будто ее достали со дна пруда.

– А она работает? – спросил Юстас.

– Естественно.

– Вот это да!

Прежде я никогда не видела Юстаса с его отцом вместе. За все годы нашего общения это была их первая встреча, при которой я присутствовала. Не знаю, чего я ожидала, но уж точно не того, что наблюдала. Юстас стоял, облокотившись на капот грузовика, и весело улыбался, нахваливая спасенную отцом газонокосилку. А тот весь сиял, с восторгом демонстрируя сыну свою находку.

– Гляди, сын, вот тут ручка сломалась, а я приварил сверху металлическую нашлепку – и теперь всё работает!

– Молодец.

– А тебе на Черепашьем острове она не пригодится?

– Знаешь что, пап… Ей нашлось бы применение. Мотор я бы вытащил и использовал для чего-нибудь другого, а остальное разобрал на запчасти. Или пользовался бы ей так, или отдал кому-нибудь из соседей… Было бы здорово. С радостью ее заберу. У меня вещи не пропадают, ты же знаешь.

Через минуту счастливые отец и сын грузили газонокосилку в кузов грузовика.

Знали бы вы, какой ужин ждал меня в Гастонии в тот день! Двое Юстасов весь вечер перешучивались. Казалось, они больше никого вокруг не замечали. Никогда не видела мистера Конвея в таком бодром настроении, да и Юстас был на высоте. Готова поклясться, они ломали комедию передо мной, пытаясь показать, какие они шутники! У них сияли глаза. И у меня разрывалось сердце, когда я видела, как отчаянно им хочется заслужить одобрение друг друга. Уж лучше бы они подрались. Они тянулись друг к другу так же, как верная собачка бежит к хозяину.

Они наперебой вспоминали любимые семейные байки. Юстас уговорил отца рассказать, как однажды тот сильно порезал ногу и так взбесился из-за того, что в приемной больницы его игнорировали медсестры, что лег на пол перед их стойкой и отказался двинуться с места, пока его не проводят к врачу. Потом Юстас стал вспоминать свои приключения на Аппалачской тропе, а мистер Конвей весь обратился в слух; улыбку на его лице вызвал тот случай, когда Юстаса до такой степени измучила жажда, что он бросился пить из вонючей лужи, в которой лежал гниющий труп енота и «плавали синие куски гнилого мяса». Мистер Конвей ахнул, словно живо представил эту сцену.

– Ну кто еще способен на такое! – воскликнул он.

После ужина Юстас с отцом пошли во двор осматривать куст остролиста, который нужно было пересадить. Стоял теплый южный вечер, и солнце висело так низко над перистыми облаками, что воздух подернулся золотистой дымкой. Отец и сын стояли во дворе, сунув руки в карманы, и обсуждали судьбу остролиста. Вдруг раздалось птичье пение – длинная, мелодичная трель. Старший и младший Юстасы, как актеры по указке режиссера, одновременно посмотрели вверх.

– Кто это был? – спросил Юстас. – Пересмешник?

Мистер Конвей покачал головой:

– Не знаю…

Птица снова запела.

– Ну ничего себе, – проговорил Юстас, застыв на месте.

– Никогда не слышал, чтобы пересмешник выводил такие трели, – тихим, задушевным тоном произнес мистер Конвей. – Наверное, это дрозд.

Благозвучная, долгая трель повторилась.

– Дрозды так не поют, – возразил Юстас.

– Должен признаться, я с тобой согласен. Похоже на флейту, да? И не пересмешник… В один момент я готов был поклясться, что это дрозд, но у дроздов не бывает такой… гармонии.

– Я слышал таких птиц только в тропическом лесу, – заметил Юстас.

– Почти как музыка, – сказал его отец.

Они молча стояли рядом, запрокинув голову и глядя сквозь кружево густой листвы разросшихся кизилов и магнолий. Птица пела как по нотам, гамму за гаммой, точно оперная певица сопрано распевалась перед концертом. Что за птица, обитающая в Северной Каролине, выводит такие превосходные трели? Оба размышляли. В это время года, в такой час – кто бы это мог быть? На лице одного и второго мужчины застыло одно и то же выражение сосредоточенного размышления. Они слушали птицу и обменивались репликами.

– Ты ее видишь? – спросил мистер Конвей.

– Знаешь, пап, кажется, она за углом дома, – прошептал Юстас.

– Точно! Кажется, ты прав.

– Давай я пойду и попробую ее разглядеть, понять, что за птица.

– Да! Иди!

Юстас крадучись завернул за угол дома, где птица продолжала свои трели. Мистер Конвей наблюдал за сыном с довольным, счастливым видом. На лице его отражались гордость и интерес. Это было чудесное мгновение.

И тут я спросила:

– Мистер Конвей, как думаете, он ее увидит?

Довольное выражение тут же стерлось с его лица, сменившись более жестким и знакомым – раздражением. Метаморфоза длилась всего секунду, но это было равносильно тому, как уродливые металлические жалюзи опустились перед красивой витриной. Мера безопасности, которая его совсем не красила. Он, видимо, забыл, что я тоже стояла рядом. Может, я подслушивала? Или видела всю сцену? А теперь прошу его высказать отцовское одобрение?

– Нет, – уверенно сказал мистер Конвей. – Ему никогда не найти эту птицу. Он просто не сумеет. Вот если бы тут был один из его братьев, тот сразу ее увидел бы. У них талант на этих птиц. Но только не Юстас. Он безнадежен.

После этих слов мистер Конвей повернулся и скрылся в доме, захлопнув за собой дверь. Он ушел в самый чудесный час. Я была потрясена. Неужели этому человеку, который только что, это совершенно очевидно, был счастлив, так трудно сказать сыну хоть одно доброе слово? Спустя всё это время? Неужели он думает, что если поддастся хоть на сантиметр, то это его убьет?