Пан Володыевский - Генрик Сенкевич

— Он, спасите, спасите! Пан Михал убьет Кетлинга! Кто в бога верует, пусть едет, остановит!.. Спасите, спасите!..

— Что с тобой? — воскликнул, хватая ее за руки, Заглоба.

— Спасите! Пан Михал убьет Кетлинга! Кровь из-за меня прольется, Кшися погибнет, все из-за меня!

— Говори! — встряхнув ее, воскликнул пан Заглоба. — С чего ты это взяла? Почему из-за тебя?

— Я со злости сказала, что они друг друга любят и что Кшися из-за Кетлинга в монашки идет. Ради всех святых, кто в бога верует, пусть едет, не допустит! Езжай, сударь, скорее, все езжайте, все поедем!

Пан Заглоба, не привыкший в таких случаях время тратить даром, выскочил во двор и тотчас же велел запрягать.

Ошеломленная тетушка хотела расспросить Басю. До сей поры ей и в голову не приходило, что Кшися и Кетлинг любят друг друга, но Бася вылетела следом за паном Заглобой присмотреть, как будут запрягать, помогла вывести лошадей, заложить коляску и, наконец, сев на козлы, с непокрытой головой подъехала к крыльцу, на котором ждали ее собравшиеся в дорогу мужчины.

— Слазь! — сказал ей Заглоба.

— Не слезу!

— А я говорю, слазь!

— Не слезу, садитесь, места хватит, а нет, одна поеду!

С этими словами она взяла в руки вожжи, а мужчины, видя, что спорить с ней — даром терять время, оставили ее в покое.

Тем временем подбежал с кнутом челядинец, а пани Маковецкая успела вынести Басе шубку и шапочку — день был морозный. Поехали. Бася оставалась на козлах, пан Заглоба тщетно упрашивал ее пересесть на переднее сиденье, но она и этого не пожелала, быть может боясь, как бы он не отругал ее, поэтому ему приходилось кричать во весь голос, а она отвечала, не поворачивая головы.

— Откуда ты про эту парочку знаешь?

— Я все знаю!

— Кшися, что ли, сказала?

— Кшися молчит как рыба.

— Так, может, сам шотландец?

— Нет, но только он из-за нее в Англию собрался. Всех вокруг пальца обвел, кроме меня.

— Чудно! — сказал Заглоба.

А Бася в ответ:

— Это ваша, сударь, работа; вы их свели.

— Сиди тихо, не суй нос не в свое дело! — отвечал Заглоба, больше всего задетый тем, что слова ее слышит латычёвский стольник.

Помолчав немного, он добавил:

— Я их сводил? Я советовал? Это мне нравится!

— А то нет, скажете? — отвечала девушка.

Дальше они ехали в полном молчании. Пан Заглоба, однако, не мог избавиться от мысли, что Бася права и что без него здесь не обошлось. Мысль эта грызла его всю дорогу, а при этом коляска тряслась как проклятая, и старого шляхтича понемногу стали одолевать укоры совести, он готов был винить во всем одного себя. «Володыёвский и Кетлинг имели бы резон, коли б, сговорившись, отрезали мне уши. Женить кого-то против воли, все равно что задом наперед на кобылу сажать. Тыщу раз права эта козявка. Если случится поединок, кровь Кетлинга будет мне вечным укором. И что это мне на старости лет неймется? Не иначе нечистый попутал. Мало того, напоследок чуть было в дураках не оставили, еле догадался, с чего вдруг Кетлинг собрался за море ехать, а эта галка в монастырь, но гайдучок-то все уловил с ходу». Тут задумался пан Заглоба, а через минуту сказал:

— Огонь, не девка! Видно, глаза у Михала как у рака, не в том месте, где надобно, коли он ею ради той куклы пренебрег.

Наконец добрались до города. Тут-то и началась неразбериха. Никто толком не знал, где теперь обитает Кетлинг, где остановился Володыёвский, а найти их было не легче, чем иголку в стогу сена.

Заглоба повел всех ко двору великого гетмана, там им сказали, что как раз нынче утром Кетлинг должен отплыть за море. Сказывали, Володыёвский здесь тоже успел побывать, всех про Кетлинга спрашивал, но где он теперь, не ведал никто. Быть может, примкнул к хоругви, что раскинула шатры в поле. Пан Заглоба велел ехать к лагерю, но и там не удалось напасть на след. Объехали все постоялые дворы на улице Длугой, побывали на Праге, все без толку.

Тем временем наступила ночь, о гостинице и думать было нечего, на ночевку решили ехать домой.

Все приуныли. Бася даже всплакнула украдкой, набожный стольник твердил молитвы, и Заглоба был не в своей тарелке, но пытался развеселить и себя, и попутчиков.

— Хо! — сказал он. — Мы тут с ног сбились, а пан Михал, быть может, уже дома!

— Или в чистом поле! В поединке заколот! — воскликнула Бася. И, упав на сиденье, забилась и запричитала: — Язык мне вырвать надо! Я, я виновата! О боже, я, никак, с ума схожу.

— Полно! — успокоил ее Заглоба. — Не ты виновата! И знай, коли схватились они — не Михалу лежать в чистом поле.

— А мне и того рыцаря тоже жалко! Хорошо же мы за гостеприимство отплатили! Боже! Боже!

— Правду говорит, — добавил пан Маковецкий.

— Да будет тебе! Кетлинг, поди, уже к Пруссии подъезжает. Слыхали — уехал один. Бог даст, встретятся они, вспомнят про старую дружбу да службу. Ведь, бывало, стремя о стремя ездили, одно седло им подушкой служило, вместе отбивали набеги, немало вражьей крови пролили. На все войско дружбой своей славились, а Кетлинга за пригожесть пани Володыёвской величали. Быть не может, чтобы, встретившись, не вспомнили они этого.

— Иногда и так бывает, — бойко начал стольник, — самая верная дружба в ненависть лютую переходит. Помнится, у нас в Латычёве пан Дейма пана Убыша зарубил, а ведь они лет двадцать были неразлучны, где один, там и другой, я могу вам, судари мои, коли угодно, сию грустную историю поведать.

— Если бы голова моя сейчас свободна была, я бы охотно послушал, страх до чего люблю подобные истории, как и рассказы любезной супруги вашей, ведь она ни одной подробности касательно фамильного древа не упустит; да только оторопь меня берет, едва слова ваши о дружбе и ненависти вспомню. Боже упаси от такой напасти, боже упаси!

Впрочем, стольника не так-то легко было унять.

— Одного звали пан Дейма, другого — пан Убыш! Оба люди достойные, друзья не разлей вода.

— Ой! Ой! Ой! — застонал Заглоба. — Будем уповать на милосердие божье, что на сей раз такое не случится, а не то — Кетлингу крышка!

— Беда! — помолчав минуту, продолжал стольник. — О чем это я? Ага! Дейма и Убыш! Помню, как сегодня это было… Одна смуглянка…

— Вечно эти смуглянки! Пигалица, того гляди, ветром сдует, а такого пива наварит, хлебнешь — на ногах не устоишь.

— А ты, ваша милость, Кшисю не обижай! — неожиданно воскликнула Бася.

— Если бы Михал в тебя влюбился, не было бы такого, — отвечал Заглоба.

За разговором доехали до дому. При виде освещенных окон сердца у всех забились живее в надежде, что Володыёвский уже вернулся.