Про Иону - Маргарита Хемлин

Блюма победно плюхнулась на табуретку. Выложила руки на стол. А бумажку из пальцев не выпустила.

Я заметила, что она втянула в дужки часиков новую белую резинку. И узлы надежные. Крепкие. Блюма поймала мой взгляд и выше закатала рукав кофты.

— Что, он сюда приезжал? При Мише?

— Нет. Без Миши. Миша уже в армию пошел. Но у меня язык за зубами. Я — могила.

— И что ты Куценко сказала, могила?

— Ну. Сказала, что Миша в армии.

— Хорошо, Блюмочка. Хорошо. А давно он был?

— Миша только-только ушел. Больше года. Как раз прошлой осенью. В ноябре.

— А как он тебя нашел?

— Нашел и нашел. Не объяснял.

— А Мишенька про Куценко знает?

— Что знает? — Блюма сделала вид, что не понимает.

— Сама знаешь, что знает. Не придуряйся.

— Я ничего про Куценко не знаю. Видела его в лицо. И тебе прямо говорю. За что видела, за то и говорю. Собралась в Киев — скатертью дорога. Из меня не вытянешь. Я — могила.

И ничего с ней не сделаешь. Умному человеку скажи — поймет и ответит. А она и не ответит, и не поймет.

Но дело не в этом.

Попрощались с Блюмой плохо. Она, видно, жалела, что наговорила лишнего. Но я только укрепилась, что надо ехать к Шуляку.

Снова отправилась на почту. С вещами.

Позвонила.

Мирослав сам взял трубку.

Я подала голос. Он сразу узнал меня. И это через столько лет! Сразу не посчитаешь. Да. Любовь есть любовь.

— Что-то с Мишей? — испугался, конечно.

— Нет. Миша в порядке. Примешь меня на пару дней? Просто как постороннюю. Или у тебя семья? — Вроде я не в курсе.

Телефонистка, когда соединяла, сказала, что Остер вызывает, так что я намекнула откровенно, что нахожусь в двух часах езды от Киева и могу скоро быть на такси. Средства позволяют.

Мирослав ответил коротко и ясно:

— Жду.

А дальше вот что. А дальше то, что Мирослав сильно постарел. А ведь он незначительно старше меня. Сухомятка сказывалась на лицо. Я заметила с сожалением, какой он был красивый, а за десять лет стал совсем пожилой. Мирослав отмахнулся, потому что весь его восторг сосредоточился на мне.

К сожалению, когда собиралась к Блюме, я оделась не наилучшим образом. Поезд есть поезд, и настроение тоже. Но Мирослав на одежду не обращал внимания, а смотрел и смотрел на мое лицо и фигуру:

— Майя, правильно мне мама говорила, что ты ведьма.

Он, конечно, смеялся, но мне стало обидно.

— А ты поверил? И потому завел шашни с медсестричкой. Чтобы она тебя средствами медицины отучила от меня.

Да. Мы оба шутили вслух. Но в душе не шутили. У каждого было свое расстройство по поводу прошлого. Ничего не исправишь. Тем более плюс истекшее время.

Я осмотрела квартиру. Хорошая, светлая. Две смежные комнаты. Неплохо за одну маленькую комнатку в коммуналке. Дела на работе у Мирослава шли все хуже, и теперь он находился на малооплачиваемой работе чуть ли не рядовым мастером. Где — я не вникала, а он не делился.

Почти сразу же перешли на Мишу.

Миша писал Мирославу регулярно. Мирослав принес письма в коробке из-под обуви. Коробка большая — недавно купил хорошие чехословацкие ботинки и переложил бумаги сюда. А то раньше навалом лежали в ящике стола на кухне. Мирослав говорил и радовался, что как раз к моему приезду получилось удобное и вместительное место для Мишенькиных писем.

Первым делом я поинтересовалась, о чем сообщает Миша. Как его настроение.

— Читать писем не буду, он писал не мне, не мне и читать. А у тебя, Мирослав, спрашиваю не отчет, а рассказ по мотивам.

— Настроение хорошее. Боевитое. Ждет отпуска. Обещает приехать.

Шуляк гладил бумажки, вынимал и прятал листочки обратно. Почерк у Миши тут оказался совсем другой. Мелкий, быстрый. В отличие от писем в мой адрес. Печатными буквами. А у Блюмы — тоже отличался. Клонился влево, и знаки вроде жучков, врастопырку. Как будто писал левша. Я только в эту минуту проанализировала. Но писал один человек. Сразу видно, что зачем-то подделывается.

Мирослав продолжал:

— Поступать после службы никуда не собирается. Хочет оглянуться, отдохнуть. Вот и все.

— Что про меня пишет? Про семью? Сестру? Вспоминает? — Я нарочно прямо и нелицеприятно поставила вопрос.

Но Шуляк не стал в тупик и без заминки ответил:

— Знаешь, ты не обижайся, мы с Мишкой про тебя никогда не говорили. Не то чтобы не обсуждали, боже упаси, а вообще не говорили ни полслова. И мне он про тебя не пишет. Про сестру как-то написал, что интересно, какой она будет. Про Марика, твоего мужа, тоже не пишет. Ну, это понятно.

— А насчет меня вы договорились, что ли? Не вспоминать?

— Какой уговор! Не вспоминаем друг перед другом, и точка. Болячку не трогать. Как моя мама говорила. Она ж перед смертью вдруг встала. Да. Представляешь, встала и пару недель ходила. Кое-как, но ходила. И в туалет, и кушала сидя. За стол садилась и кушала. А потом умерла. Миша тебе рассказывал?

— Нет.

— Ну и правильно. Нечего тебе голову забивать. За Мишку не волнуйся. Гилю часто вспоминает. Берет с него пример. Я двумя руками за это. Так ему и пишу всегда. Помни Гилю, помни Гилю. Судя по письмам, он на правильном пути.

Я уже и не сомневалась.

В качестве последней капли спросила:

— Тебе что-нибудь говорит имя Куценко Виктор Павлович?

— Нет. Не слышал про такого.

Мирослав ответил честно. Врать он никогда не умел. Говорил, что мама не учила. И моя мама меня не учила.

Разошлись спать.

Если бы он ко мне пришел, я бы его приняла.

Но он ко мне не пришел.

В плане посещений у меня осталось два пункта: Куценко и Лазарь с Хасей.

Куценко жил по старому адресу. Дома его не оказалось. Дверь открыла соседка и сказала, что вечером он приходит когда как, в зависимости от расписания занятий. А жена в пять всегда дома обязательно. Про жену я не спрашивала. Я спросила, про телефон у них в квартире. Оказалось, что телефона нет. На вопрос, работает Куценко по-прежнему в техникуме или нет, я получила подтверждение. Да. Свое дело Виктор любил и был ему всецело предан.

Несмотря на риск не застать Куценко, я направилась в педагогический техникум, туда, где прошли мои юные годы. Мучительные воспоминания роились в голове и мешали думать. Я и не думала.

Посмотрела расписание. Лекции Виктора начинались через час. Я у входа снаружи присела на скамейку в ожидании.