Долины и взгорья - Василий Павлович Щепетнёв

Сто двадцать лошадок. Дороговато, но вас ведь это не смутит?

— А ремонт?

— Двигателя? Нет, эти двигатели надёжные. А если что — обращайтесь.

— То есть в вашей «Волге» вместо сердца фордовский мотор?

— Точно. Как узнали, что фордовский?

— На слух. Я же был в Америке, там этих моторов видимо-невидимо.

Мы ещё поговорили и о моторах, и об Америке, и о всяком-разном, да.

Без пяти три я вернулся к себе.

Успел.

Глава 17

16 ноября 1977 года, среда

Новичок в компании

— Сок? Лимонад? Чай? Что-то ещё?

Стюардесса не знала ни моих привычек, ни моего статуса. Положен ли мне коньяк, а если положен, то какой? «Двин», «Нистру» или грузинский три звездочки?

— Воду, пожалуйста. Минеральную.

— Конечно, — стюардесса улыбнулась, достала из крытой тележки пластмассовый стаканчик и бутылку минералки. Нет, не боржом. Нарзан. Тоже, конечно, неплохо.

И только она собралась наполнить стаканчик, как другая стюардесса подошла ко мне и молвила торжественно и чинно:

— Леонид Ильич приглашает вас за свой стол!

И я пошёл.

Самолет, «Ил — 62М» — лучшее, что есть в нашей гражданской авиации. Я уже летал на таком, в Штаты. Спокойно и с комфортом вмещается сто восемьдесят человек, даже больше. Но этот борт особый. Правительственный. Рассчитан на шестьдесят персон. Но сегодня нас, персон, всего четырнадцать, плюс шесть журналистов в штатском.

— А, Миша, проходи, садись. Чай будем пить!

Стол в самолете не так уж и велик, но за ним собралась половина делегации, семь человек. Со мною — восемь.

Стюардесса из большого фарфорового чайника разливала чай по чашечкам, небольшим, граммов на сто пятьдесят.

— Наш! Краснодарский! Зеленый! — сказал с гордостью Брежнев.

И все принялись пить чай, закатывать глаза и прищелкивать языком.

Я тоже попробовал.

Приятственно.

К чаю Брежнева приохотили девочки, когда записывали его рассказы о войне. Леонид Ильич по утрам бывает вял и разбит, они и стали поить его зелёным чаем. Как не выпить, когда его на твоих глазах готовят студентки, спортсменки, комсомолки и просто красавицы! Леонид Ильич почувствовал себя лучше. И бодрее, и веселее. А быть бодрее и веселее всякому приятно. И он завёл чаепитие себе в привычку, и когда девочки уехали, пить зеленый чай продолжил. С энтузиазмом. Как новообращенный. Чашечку утром, чашечку в полдень, и чашечку в пять вечера. Не больше, ни-ни. Как девочки учили. В Краснодаре смекнули, собрали отборную партию, послали. И теперь Леонид Ильич всех потчует чаем. Галина рассказывала. А когда девочки поехали во второй раз, новую повесть записывать, то подали идею насчет чайных пакетиков. Леонид Ильич распорядился, и краснодарцы получили линию. Могут, могут всё делать быстро, когда есть прямое указание. Теперь краснодарцы выпускают пакетированный чай «Советский Краснодар», его расхватывают мгновенно. Ходят слухи, что он, этот чай, помогает и в учебе, и в науке, и в спорте. И в мужской силе, да. Подарочная жестяная коробочки с двумя дюжинами пакетиков «Советского» ценится больше, чем бутылка «Двина». Быстрые разумом грузины тоже подумывают о чае в пакетиках. Стоит-то втрое против обычного, прямая выгода! Так ли, иначе, а Леонид Ильич и в телевизоре смотрится лучше, и на фотографиях, и в жизни. Общепризнанный факт.

Чаепитие завершилось.

— Ну, друзья, пора и за работу, — сказал Брежнев.

И все разбежались — работать.

Работать здесь можно, это не обычный самолет. Есть столики, за которыми удобно изучать документы, читать, писать, творить и выдумывать.

Вот все и разложили бумаги, начали что-то отчеркивать и ставить знаки на полях.

— Ты, Миша, погоди малость. Тебе-то изображать бурную деятельность ни к чему, — сказал Брежнев, когда остальные разошлись.

— Я «Литературку» читать буду, Леонид Ильич. И «Советский Спорт».

Да, каждому стюардессы вручили кипу свежайшей прессы — газеты, журналы. Читай, не перечитаешь.

— «Советский Спорт» — это правильно, это хорошо. Как там у тебя дела? В смысле шахмат?

— Всё по сценарию, Леонид Ильич.

— По сценарию?

— Именно. Шахматы не только наука и спорт, шахматы еще и искусство. Зрителя нужно захватить в плен, чтобы он переживал, радовался и огорчался, и не мог оторваться от истории.

— И огорчался?

— Обязательно. Если герой громит всех и вся, интерес падает. Что за радость, когда богатырь крушит слабого противника? Богатырь должен крушить противника сильного, в упорной схватке. И — иногда — он просто обязан оказаться в сложной ситуации. Как там в наших былинах? «Подвернулась у Илеюшки права ножечка, ослабла у Илеюшки лева ручушка; еща пал-то Илеюшка на сыру землю…» — это ведь о нашей славе, о Муромце-богатыре.

— Не хотелось бы, — сказал Брежнев. — Когда между собой, Илюша с Добрыней, то ладно, оба наши, а вот с Корчным…

— Мир увидит захватывающий поединок. Слабонервных просят отвернуться. Но всё кончится оптимистично.

— Будем надеяться, будем надеяться… Кстати, а как дела у Ольги с Надеждой?

— Дела у них хороши. Надеются летом услышать вашу новую историю.

— Не слишком ли много историй?

— Отзывы на «Возрождение» идут потоком, — сказал я. — Весь зарубежный тираж «Поиска — Европы» разошелся за две недели. Пришлось допечатать.

— И что пишут?

— От полных восторгов до полного неприятия, — откровенно сказал я.

— Это хорошо, это нормально. Плохо, когда что-то одно. Но чего больше?

— Больше всего просьб и даже требований — дальше! Читатель ждет продолжения. И наш, и западный. Для западного это вообще откровение — советский лидер пишет о своих военных приключениях. Многие издатели просили ваш адрес, я, понятно, советовал писать просто — Советский Союз, Москва, Кремль, Леониду Ильичу Брежневу. Или просто — Советский Союз, Брежневу. Дойдёт.

— Уже дошло. Хотят издать мою книгу.

— Не продешевите, Леонид Ильич. Там многие не прочь разбогатеть за ваш счёт, на Западе.

— Уж постараюсь, Миша, уж постараюсь. Ладно, пора и мне поработать…

Я вернулся на своё место. Оно у меня ближе к хвосту самолета.

Здесь строгая иерархия, как, впрочем и везде. Местничество. Не нами заведено, не нами и кончится. Еще при Рюриковичах бояре рассаживались по чинам, по родам, по заслугам, прошлым и настоящим. До драк доходило, если кто-то зарился на чужое место, да что драк — до смертоубийства.

Вот и в самолете: двигатели в хвосте, потому лучшие места — в голове, там тихо, никаких вибраций, покой. Можно спать, и да, там есть спальный отсек, при долгих перелетах вполне можно прилечь в полном комфорте. Чем дальше от головы, тем меньше престижа. Это, понятно, чисто моральная сегрегация, поскольку нас всего четырнадцать, и мое место вполне комфортно.

Но я даже не самый младший в иерархии, я вообще вне иерархии. Никто.