Кровавый приговор - Маурицио де Джованни

Модо устало улыбнулся:

— Перед твоим чувством юмора невозможно устоять. Ты никогда не думал пойти на эстраду? Ты был бы потрясающим комиком. Если тебя будут арестовывать, я сам приду изображать перед тобой этот ваш полицейский кордебалет. Все равно вы заставляете меня плясать бесплатно. Ты хоть понимаешь, что я никогда не успеваю закончить обход вовремя? Каждый раз ты или твой Майоне подбрасываете мне подарок в последнюю минуту.

— Понимаю и разрешаю тебе потом поплакать у меня на плече сколько захочешь. Даже вот что — я угощу тебя пиццей. Угощу, хотя ты благодаря сверхурочным работам, которые мы тебе находим, зарабатываешь в три раза больше, чем я. Но теперь скажи мне, как чувствует себя Иодиче.

— А, его фамилия Иодиче? Не могу сказать, выживет он или нет. Лезвие прошло на волосок от артерии, и тогда это спасло раненому жизнь. Но нож вошел в легкое. Удар был нанесен решительно, нож вошел до самой рукоятки. Те, кто принес этого человека сюда, хорошо сделали, что не вынули нож, иначе он причинил бы огромные повреждения. Операция была долгая и очень трудная; он потерял много крови. Сейчас он уснул, и мы должны продержать его во сне двадцать четыре часа, поэтому ты не сможешь с ним поговорить. Завтра увидим, что будет. Если он доживет до завтра. А кто ударил его ножом?

Ричарди пытался понять, что может заставить человека сделать такое, кроме уверенности, что ему больше не на что надеяться.

— Он сделал это сам. Как эти японцы с их ритуальными убийствами.

Модо покачал головой:

— Невероятно. Чем больше я работаю с мертвыми, тем меньше понимаю живых.

Ричарди вернулся во двор. Обе женщины смотрели на него издали, пытаясь понять выражение его лица и не имея мужества подойти. Тогда он подошел к ним сам.

— Синьор Иодиче жив, но его состояние остается тяжелым. Врач, который лечит его, лучший из всех, которые есть. Поверьте мне. Если кто-то может спасти синьора Иодиче, то именно он.

Жена заплакала. Мать выглядела как вытесанная из мрамора. Ричарди заговорил снова:

— А теперь идите домой к детям и дайте ему отдыхать. Все равно вам не позволят увидеть его до завтра. Если что-то случится, я сразу же сообщу вам об этом. А если у вас есть что мне сказать, вы сможете найти меня в моем кабинете завтра.

Старуха взяла невестку под руку и, опустив голову, пошла к воротам.

Ричарди присоединился к сослуживцам, которые ждали его, держась на расстоянии. Он сообщил им полученные новости и сказал Камарде и Чезарано, что те могут идти домой.

Оставшись вдвоем с Майоне, он глубоко вздохнул:

— Сегодня вечером мы больше ничего не можем сделать. У тебя есть новости о второй женщине? Как ее фамилия, кажется, Серра ди Арпаджо?

Майоне удивился:

— Комиссар, но ведь этот Иодиче… он все равно что признался.

— Майоне! Я не желаю слышать от тебя такое. Ты опытней меня. Что Иодиче был в отчаянии и имел для этого причину, в этом нет сомнения. Но, по-моему, из этого нельзя сделать вывод, что он — убийца Кармелы Кализе. Верно? А раз так, мы продолжаем расследование. Если Иодиче очнется и признается, допросим его позже. А если нет, то нет. Ясно?

Бригадир опустил голову:

— Вы правы, комиссар. Извините меня. В любом случае повестка синьоре Серре уже подписана. Она должна прийти в управление завтра утром. А теперь чем займемся мы сами, если не пойдем домой?

— Я пообещал Модо, что угощу его пиццей. А ты как — может быть, тоже пойдешь?

Майоне вынул из кармана часы, бросил взгляд на циферблат и ответил:

— Нет, извините, комиссар. Меня ждут: уже поздно.

Ричарди пристально взглянул ему в глаза, кивнул и сказал:

— Тогда иди домой. Увидимся завтра. До свидания.

Ричарди и Модо шли по Пиньясекке. Доктор шагал устало, а у комиссара был ветер в голове. Доктор сдвинул шляпу назад и зажег сигарету.

— Ты чувствуешь, какой здесь воздух? У нас весна, мой мрачный красивый друг. Ты сейчас в таком веселом настроении, что не мог этого не заметить.

Ричарди фыркнул от смеха и ответил:

— Ты только что закончил рыться внутри человека, который всадил себе нож в сердце. Вот и объясни мне, что в этом забавного? А ты знаешь, что у него трое детей? И все это началось с Кализе, которую, уже мертвую, кто-то пинал ногами по всей комнате. Если это весна, то оставь ее себе.

Модо засмеялся:

— Ох, сейчас умру! Ты хочешь уморить меня смехом? Это что, сезонное сумасшествие? Похоже, весной все люди сходят с ума. Посмотри, например, на тех, кто нами правит!

Ричарди изобразил на лице преувеличенное отчаяние:

— Умоляю тебя, ни слова о политике! Или я пойду домой к няне Розе давиться ее супом из макарон с бобами!

— Согласен. Если тебе нравится не иметь никакой свободы, я не буду пытаться тебя переубедить. Но принимать это лучше смеясь, вот что я хотел тебе сказать. Ты знаешь, что я уже три или четыре года не прописываю слабительные, чтобы меня не приняли за фашиста?

Ричарди улыбнулся и покачал головой.

— Осторожней, Бруно. Если ты не прекратишь эти разговоры, на днях мне на стол ляжет приказ арестовать тебя и сослать на остров Вентотене.[10]Это меня не очень беспокоит. Но если мне прикажут отправиться туда и стеречь тебя, мне останется только покончить с собой.

В этот момент они вошли в пиццерию. Ричарди огляделся вокруг:

— У Иодиче такая же. Дым, жара, запахи еды. У каждого своя мечта. И за такую мечту Иодиче сейчас умирает! Стоит ли она его жизни?

Модо вертел в пальцах сигарету.

— Знаешь, Ричарди, о чем я думаю? Каждый раз, когда я делаю вскрытие или операцию отчаяния, такую как сегодня, я думаю только об одном и всегда о том же самом — что есть мгновение, когда человек умирает. Я говорю не про саму смерть. Есть момент, когда начинается необратимый процесс, который неизбежно приводит его к смерти. Иногда процесс продолжается много лет, но избежать конца невозможно. А все начинается со стакана вина, с сигареты. Они становятся каплей, которая переполняет чашу. И я обнаруживаю опухоли, повреждения легких, кашу вместо печени. Тем же самым может стать слово или взгляд. Или любовь. Или ребенок. Кто может сказать, когда человек начинает умирать?

Ричарди против своей воли был словно околдован его словами.

— Но, к сожалению, человек никогда не замечает этот момент.

Модо улыбнулся, а потом вдруг как будто сильно постарел за одно мгновение.