Мой Михаэль - Амос Оз

Словно Азиз и Иегуда Готлиб с улицы Усышкина борются на пустыре. А я — судья. Я же — и приз. Лица обоих искажены. Глаза их залиты мутной злобой. Норовят ударить в живот, уязвимое место. Молотят друг друга изо всех сил. Даже кусаются. Один из них пустился наутек. Вдруг убегающий остановился, обернулся к преследователю, схватил тяжелый камень, швырнул его — промахнулся на волосок. Противник плюнул в него с неистовой яростью. Двое сцепились, перекатываясь по острым шипам проржавевшего мотка колючей проволоки, извиваясь, в бешенстве скрипя зубами. Впиваются когтями друг в друга. Оба — в крови. Норовят вцепиться в горло или поразить срамные части тела. Бранятся сквозь сжатые зубы. В полном изнеможении они вдруг падают одновременно. Какое-то мгновение они отдыхают в объятиях друг друга, словно двое влюбленных. И подобно возбужденному дыханию возлюбленных — и Азиз, и Иегуда Готлиб дышат порывисто, надсадно. Но в следующий миг вновь черные силы переполняют их. Череп бьется о череп. Коготь тянется к зенице. Кулак — в подбородок. Колено — в пах. Спины их исколоты шипами проржавевшей колючей проволоки. Губы плотно сжаты. Ни звука. Ни вопль, ни вздох не сорвутся с губ. Оба они плачут. Щеки залиты слезами. Я — судья, и я же — приз. Зло смеюсь, жажду увидеть кровь, услышать исступленный крик. Далеко в Эмек Рефаим заголосит сирена товарного железнодорожного состава. Неистовство и ярость сгинут в безмолвии. Испарятся. И только слезы …

Дождь придет намного позднее. Не словами исхлещет дождь британские бронетранспортеры. Ночью, в переулке, по крутому склону скатились террористы, скользнув под каменные своды в квартале Мусрара. Проскользнувшие прижимаются к каменной стене. Расправляются с единственным уличным фонарем. Прикрепляют бикфордов шнур к взрывателю. И пока не запляшет электрическая искра, детонатор — все еще застывший кусок железа. Вулкан, упрятанный глубоко под слоем пыли, глинистых сланцев и гранита. Холодно.

Дождь придет. Мягкие туманы пройдут рощей у монастыря Креста. На Масличной горе закричит птица. Ветер обрушится бурей, прижимая кроны сосен. Не станет отныне земля проявлять свою сдержанность, иссякло ее терпение. На востоке — пустыня. С окраины Тальпиота открываются такие места, которым не дано узнать прикосновение дождя: горы Моава, Мертвое море, самое низкое море в мире. Проливной дождь ударит канонадой по Арноне, что напротив серой деревушки Цур-Бахер. Бичующие потоки исхлещут минареты мечетей. А в Вифлееме уединятся в кафе игроки, разложат они доски для игры в нарды, изо всех уголков польются протяжные, с переливами мелодии, передаваемые по радио из Аммана. Сосредоточены и молчаливы играющие. Восточные одежды, пышные усы. Обжигающий кофе. Клубы дыма. Близнецы в униформе бойцов-«коммандос», вооружены автоматами.

Вслед за дождем — прозрачный град. Красивые колючие кристаллы. Старики-коробейники из квартала Махане Иегуда сгрудятся, дрожащие от холода, под нависающими балконами. В горах Абу Гоша, в Кирьят Яарим, в Неве Илан, в Тират Яар разлапистые сосны в густых лесах окутаны белым туманом. Там прячутся бродяги от суровой руки закона. Молчаливо бредут они топкими тропинками, беглецы, изверившиеся, блуждающие в потоках дождя.

Низкое небо над Северным морем. «Дракон» и «Тигрица» патрулируют вместе, лавируя среди плавающих айсбергов, выискивая и высматривая на экранах своих радаров Моби Дика, морское чудище, или «Наутилус». «Ахой, ахой! — закричит чернокожий матрос, скрючившийся в смотровой бочке на верхушке мачты. — Ахой, капитан!» «Чужеродное тело обнаружено в шести милях к востоку, четыре морских узла, два градуса левее Северного Сияния», — голосом с металлическими переливами радист передаст шифровку в Штаб Объединенного Командования, в подводное убежище за много миль отсюда. И Палестина погрузится во тьму, ибо дожди и туманы над горами Хеврона, до самого Тальпиота, до горы Августы-Виктории; они подступают к самой границе пустыни, которую дождям пересечь не дано, — вплоть до дворца Верховного Наместника.

Одиноко, в темнеющем окне, высокий и худощавый, стоит Британский Верховный Наместник. Руки его сложены за спиной, трубка в зубах, голубые глаза подернуты туманом. Разольет по бокалам прозрачный напиток, один бокал — себе, а другой — коренастому, кряжистому Михаилу Строгову. Посланцу, который уйдет в темень, чтобы проложить себе путь через вражеские земли, кишащие вооруженными толпами дикарей, и достичь побережья, оттуда — через бурное море — к Таинственному Острову, где, сверля горизонт пристальным взглядом, зажав в руке сильный бинокль, ждет его инженер Сайрус Смит, никогда не впадающий в отчаяние.

Убеждены мы, что одиноки здесь, на этом заброшенном острове. Но, по-видимому, наши чувства обманули нас. Не одни мы на этом острове. Замыслил недоброе человек, скрывающийся в недрах гор.

Мы дважды тщательно прочесали весь остров, загляув в самые отдаленные уголки, и все же не удалось нам поймать того, кто наблюдает за нами из темноты с кривой усмешкой на губах. Он словно вечно прячется у нас за спиною, присутствие его не ощутимо, и лишь поутру обнаруживаем мы следы, оставленные им на топких тропинках в сердцевине трясины. Под покровом тьмы и тумана укрывается он в засаде и в дождь, и в бурю; в темных лесах прячется, под землей скрывается, за стенами монастырей в деревне Эйн Керем находит убежище этот чужак — всегда он в засаде, не зная устали. Вдруг, живой, возникнет он въявь, ударом собьет меня на землю, повредит мои внутренности, зарычит во всю мочь, а я закричу в ответ, ужас и восторг переполнят меня до краев, ужас и наслаждение. Я буду кричать, испепелю его, высосу кровь его, подобно вампиру. Сумасшедшее судно, пьяный корабль — я буду носиться в ночи, пока он не придет ко мне. Я запою, возрадуюсь бурно, выйду из берегов, воспарю, буду кобылицей, взбрыкивающей, несущейся в ночь, в дождь. Потоки воды исхлещут меня, затопят Иерусалим, а небо нависнет низко, облака — вровень с землей.

И ветер будет безумствовать в городе.

— Доброе утро, госпожа Гонен.

— Доброе утро, доктор Урбах.

— Мы все еще сердимся, госпожа Гонен?

— Температура уже спала, доктор Урбах. Через два-три дня я надеюсь быть здоровой, как всегда.

— «Как всегда», госпожа Гонен, это, в известном смысле, абстрактное выражение. Господин Гонен вне дома?

— Мой муж; мобилизован, доктор Урбах. По-видимому, мой муж находится в Синайской пустыне. Я до сих пор не получила от него ни единой весточки.

— Времена значительные, госпожа Гонен, весьма сложные. В такие дни очень трудно удержаться от мыслей, навеянных Библией. Горло наше все еще жжет? Мы в него заглянем и узнаем. Нехорошо, нехорошо вы поступили, госпожа моя, когда стали обливать себя холодной водой в разгар зимы, словно это вполне возможно — разозлить свое тело, дабы успокоить душу. Прошу прощения, какова область научных занятий доктора Гонена? Биология? Геология, разумеется. Извините, но мы ошиблись. Итак, оптимистические новости поступают нынче с полей войны: и англичане, и французы будут сражаться вместе с нами против мусульман. По радио об этом так и сказали: «союзники». Почти, как в Европе. И все-таки, госпожа Гонен, в этой войне есть что-то от «Фауста». Разве не маленькая Гретхен ближе всех подобралась к Истине? А какой же преданной была она, Гретхен, и вовсе не столь наивной, как это принято писать о ней. Прошу вас, госпожам дайте мне руку, я должен измерить кровяное давление. Несложная операция. Абсолютно безболезненная. Некий дефект в восприятии мира свойственен многим евреям мы не способны ненавидеть наших ненавистников. Вид душевного расстройства. Вот, израильская армия, ее танковые части вчера захватили гору Синай. Почти что апокалипсис, сказал бы я, но только «почти». А теперь я приношу тысячу извинений, поскольку вынужден задать вам весьма интимный вопрос. Прошу прощения, но не пришлось ли вам, госпожа моя, страдать в последнее время из-за какого-либо нарушения месячного цикла? Нет? Это отличный признак. Очень хорошо. Свидетельство того, что тело тоже не желает принимать участия в драме. Ах, так ваш муж занимается геологией, а не антропологией. Это мы допустили небольшую ошибку. Мы должны отдохнуть еще в течение некоторого времени. Очень много отдыхать. Не напрягать свои мысли. Сон — вот лучшее лекарство. В определенном смысле, сон — он также наиболее естественное состояние для человека. Головные боли не должны пугать нас так сильно. Вооруженные аспирином, мы выйдем против мигрени. Мигрень ведь не болезнь сама по себе. И, кстати, человек не умирает столь быстро, как это порою нам кажется в экстремальном состоянии духа. Желаю полнейшего выздоровления.