Одна медицина. Как понимание жизни животных помогает лечить человеческие заболевания - Мэтт Морган

с сэндвичами, я встал в очередь пожелать вдове не падать духом в это тяжелое время. В ту минуту я понял, почему мы с моими коллегами пришли на похороны Роя. Дело в том, что я чувствовал себя частью его жизни, а не частью смерти. Кажется, родственники моего пациента тоже находили утешение в том, что наша роль не ограничивалась медицинскими процедурами. Мы были не просто врачами и медсестрами, а людьми, которые написали пару страниц в их семейной истории и теперь вместе с ними проживали момент утраты. К моему удивлению, я пришел туда не в качестве представителя больницы и не из желания внести свой вклад. Истинная причина заключалась в том, что «пациент» стал для меня кем‑то бо́льшим. Несмотря на логические аргументы за и против, я отправился на похороны по простой причине: Рой стал другом мне и многим другим людям, лечившим его. Я пришел проститься с другом. Уникальны ли мы в том, что так поступаем?

Моника Щупидер позвонила мне с Гавайев за несколько месяцев до поступления в докторантуру по приматологии в Новой Зеландии. Ее родители, польские иммигранты, совершили трудный и рискованный переезд в США. Отец Моники, фабричный рабочий, предпочитал провести свободный вечер за просмотром документальных фильмов о природе, а не Супербоула. Мать постоянно пропадала на работе в супермаркете. Однажды вечером, когда Моника и ее отец, уютно устроившись на диване, смотрели «Горилл в тумане»[69], девочка поклялась внести собственный вклад в изучение наших предков‑приматов. И ей действительно это удалось – с помощью фотоаппарата.

Ее творческой берлогой в колледже была темная комната, где царила особая атмосфера. Позднее, когда девушка путешествовала по разным континентам, камера Sony помогала Монике рассказывать истории окружающих ее людей и животных.

На протяжении полугода работая волонтером в Центре спасения шимпанзе Санага-Йонг в Камеруне, Моника еще больше сблизилась с миром животных. Ее дни уходили на приготовление пищи для 25 спасенных шимпанзе. В свободное время она учила детей из местной деревушки. Однако в один печальный день в 2008 году жизнь Моники навсегда изменилась. В тот день горечь потери закралась в дома миллионов людей.

Около полудня она услышала по рации, что Дороти, тридцатилетняя обезьяна‑матриарх, не подает признаков жизни. Прибежав в шлепанцах в приют, Моника прижалась ухом к груди Дороти, чтобы послушать дыхание. Прощупала пульс на шее. Ничего. Дороти скончалась от сердечной недостаточности. Это была первая шимпанзе, умершая у нее на глазах.

Дороти не всегда была уважаемой королевой стаи. Почти два десятилетия ее держали закованной в цепи и заставляли развлекать туристов. Мать Дороти ради мяса застрелили охотники. В приюте животному было трудно привыкнуть к новой жизни. Другие шимпанзе издевались над ней, бросались в нее грязью и избивали палками. Материнство все изменило.

В приюте появился недавно осиротевший детеныш. Неожиданно для всех Дороти взяла опеку над четырехлетним Бубулем и стала его приемной матерью. На протяжении последующих десяти лет она была любимым и всеми почитаемым членом стаи.

На следующий день после смерти Дороти основательница центра, доктор Шери Спид, объявила, что взглянуть на умершую шимпанзе должно как можно больше людей. Люди из близлежащих поселений стекались к центру, преодолевая пешком многие километры. Тело Дороти, завернутое в простыню, отвезли к месту захоронения. Спид, толкая тачку, осторожно поддерживала ей голову.

Щелкнул затвор фотоаппарата. Моника успела снять 25 других шимпанзе из стаи Дороти, которые прибежали из леса, чтобы безмолвно попрощаться со своей королевой. Они положили руки на плечи друг друга. Чего фотоаппарат не мог запечатлеть, так это звенящей тишины. Для стаи приматов подобное поведение – нечто совершенно удивительное.

Моника уверена, что шимпанзе горюют таким образом. Молчание бывает красноречивее слов. Высшая степень уважения – это не речь и не песня, а тишина. Во время нашей беседы в 2020 году Моника вспоминала похороны двух своих друзей, умерших в подростковом возрасте, и молчание, которое она хранила после смерти отца. Порой горе заставляет нас чувствовать себя более живыми.

Миллионы людей увидели сделанный Моникой снимок после того, как она выиграла конкурс фотографий National Geographic. Доктор Спид позднее написала книгу «Родственные существа: что я узнала о жизни, сплоченности и любви у семидесяти трех шимпанзе» (Kindred Beings: What Seventy Three Chimpanzees Taught Me About Life, Love, and Connection). Казалось, весь мир был поражен тем, что у животных может быть настолько понятная нам реакция на смерть близкого. Меня же поразило то, что для многих это стало открытием.

Простая фотография молча скорбящей семьи говорит нам о том, что способность любить и горевать присуща не только людям. Шимпанзе используют те же способы утешения, что и мы: прикоснуться, взглянуть в глаза, побыть рядом, попрощаться с близким человеком. Неудивительно, что я захотел пойти на похороны пациента. Насколько сильно изменилось наше отношение к смерти в то эволюционное мгновение ока, когда люди отделились от приматов и застряли в бетонных джунглях?

Напоминая о работах Данбара на тему груминга, которые мы обсуждали во второй главе, Моника подчеркнула важность прикосновений в такие моменты. Тогда она впервые увидела, как обезьяны кладут руки на плечи друг друга. Моника сама обучалась лечебному массажу, и она надеется, что современная медицина помнит о простых, но действенных методах, которые можно использовать наряду с технологическими чудесами науки. В первые недели после утраты приматы уделяют грумингу гораздо больше времени. Но в самые напряженные моменты пандемии COVID-19 люди были лишены прикосновений. Коронавирус изменил наше восприятие смерти.

Наша жизнь – это проблеск света. Наступает вечер, а затем – вечная ночь. Врачи ОРИТ не способны вылечить пациентов от смерти. Бывают ситуации, когда важнее не спасти жизнь, а обеспечить достойную смерть. Следующие полтора года доказали нам это.

COVID-19 подарил всем нам новые воспоминания. Даже через десять лет я буду помнить лица многих своих пациентов.

Я выбрал реаниматологию в качестве медицинской специальности, потому что хотел и думать, и действовать. Теперь я понимаю, что больше всего мне нравится общение: с коллегами, с пациентами и с их семьями.

Общение – это самая ценная и в то же время самая опасная медицинская процедура.

Ловкость языка значит гораздо больше ловкости рук. К сожалению, коронавирус украл у нас личный контакт в тот момент, когда мы особенно в нем нуждались. Мне приходилось сообщать плохие новости по телефону, и молчание в трубке можно было принять за прерванную связь.

Я по личному опыту знаю,