Покушение на Сталина. Дело Таврина-Шило - Игорь Ландер

Как правило, при направлении агентуры в тыл противника, исключая перевербованных немецких агентов, она инструктируется о поведении не только в том объекте, куда намечается внедрение агента, но и по другим линиям — на случай, если агент попадет в лагерь военнопленных, разведку, контрразведку, карательные формирования и т. п.»[106]

Как видим, практически все в линии поведения Шило-Таврина на первом этапе пребывания в немецком плену вписывается в эти обозначенные рамки.

Впрочем, в данном случае возможен и некий компромиссный, своего рода промежуточный вариант. Как раз весной 1942 года существовало достаточно тесное взаимодействие в агентурных операциях между разведорганами Красной Армии и НКВД. В частности, в мае и июне данного года хорошо документированы факты совместной заброски глубинных разведчиков 4-м отделом НКВД Крыма и разведотделом штаба 47-й армии, в первую очередь именно с целью дезинформации противника. Притом агентура зачастую использовалась с заведомым расчетом на ее неизбежный провал и попадание к противнику соответствующих дезинформационных сведений и документов. Известно, например, сознательное жертвование агентом НКВД Я. И. Кацыкой «ради внедрения легенды о подготовке нашими войсками десанта в июне — июле 1942 года»[107]. Все это неизбежно наводит на параллели с рассматриваемым в данной книге делом.

Далее следует выяснить, кто именно занимался практической стороной переброски Таврина через фронт. Вне зависимости от того, являлся ли он агентом центрального аппарата наркомата или УНКВД, перебрасывать его должны были силами оперативного пункта, созданного УНКВД на линии фронта. Эти разведорганы обслуживались пятью или шестью оперативными работниками разведотдела областного управления с радистом и предназначались для обеспечения связи с партизанскими отрядами, разведгруппами и переправки отдельных агентов, групп и отрядов через линию фронта. Способами доставки являлись парашютный, посадочный или, как в нашем случае, проникновение по земле через линию фронта. Последнее могло осуществляться скрытно или же в открытую, под видом перебежчика. Пункты всегда действовали в хорошей связке с армейскими разведорганами, без содействия которых у чекистов возникала масса проблем. Если агенты-одиночки еще как-то могли просачиваться через фронт относительно спокойно, то с проходом диверсионных и разведывательных групп без такого согласования зачастую возникали проблемы, вплоть до удара по ним советской авиации на территории противника. Во избежание этого все групповые переброски совершались только с ведома и разрешения начальников разведотделов штабов соответствующих армий. Ситуацию с переходом к немцам офицера, находившегося в разведке, переправочный пункт также должен был осуществлять только во взаимодействии с разведотделом воинской единицы, направлявшей данную группу через фронт. Командир подразделения получал соответствующий инструктаж от представителя разведотдела армии. После выполнения боевой задачи разведчики немедленно уходили, поскольку якобы добровольно сдавшийся в плен перебежчик должен был сообщить о них немецкому командованию.

Подытоживая все сказанное, с достаточно высокой степенью достоверности можно предположить, что переход к противнику командира пулеметной роты 1196-го полка 359-й стрелковой дивизии старшего лейтенанта Петра Ивановича Таврина в действительности, скорее всего, являлся операцией по заброске агента, проведенной либо 4-м отделом НКВД СССР, либо 4-м отделом УНКВД по Калининской области с использованием возможностей разведуправления Калининского фронта и отчасти в его интересах. Похоже, что дальнейшее развитие событий оказалось для советской контрразведки совершенно неожиданным.

По ту сторону фронта после отбытия из прифронтовой полосы Таврина, как и любого добровольно сдавшегося, прежде всего должны были отделить от остальных пленных, путь которых в 1942 году также лежал в ближайший лагерь сбора военнопленных (Auffangslager, он же ауфлаг). Но там перебежчики содержались в отдельном бараке, без права контакта с остальными военнопленными. Таких лагерей в тыловой зоне 9-й полевой армии вермахта было два, оттуда пленные через фронтовой сборный лагерь (фронт-шталаг, Frontstammlager fuer Gefangene) отправлялись в расположенный далее в тылу дулаг — транзитный или пересыльный лагерь (Durchgangslager). Все эти учреждения находились в подчинении командований охранных дивизий и тыловых районов групп армий, то есть относились к действующей армии.

После недолгого пребывания в дулаге практически любой бывший командир Красной Армии направлялся в один из офицерских лагерей — офлагов (Offizierslager), являвшихся структурными подразделениями уже не действующей армии, а армии резерва, и группировавшихся по военным округам. В зависимости от плановой численности военнопленных (100–1500, 1500–2500, 2500–5000 и свыше 5000 человек) они укомплектовывались персоналом численностью от 79 до 190 человек и 4 собаками, структура управления офлага включала штаб, а также отделения или группы распределения работ, медицинское, контрразведки и цензуры (оперчасть) и административное. Охрану тыловых лагерей осуществляли части ополчения.

Этот этап пути фигуранта нашего расследования можно довольно детально проследить по документам. Хранящиеся в Центральном архиве Министерства обороны Российской Федерации трофейные лагерные карты оказались неоценимым по важности источником информации, позволившим конкретизировать некоторые сведения.

Для более полного и точного представления следует кратко описать действовавшую в рейхе систему учета военнопленных. На них оформлялись персональные карточки учета формы I (основной документ), формы II (учет регистрации направления военнопленного на внешние работы), формы III (учет пребывания военнопленного в рабочих командах в пределах лагеря), а также так называемые «зеленые карты». Последние получили свое наименование по цвету бумаги их бланков и направлялись в Регистрационную службу вермахта (WASt). Эти весьма краткие документы заполнялись пленным собственноручно или с чьей-либо помощью на русском и немецком языках и выполняли роль учетных документов этой службы в рамках распоряжения «Сообщения о русских военнопленных в WASt», изданного 2 июля 1941 года в ответ на заявление Советского правительства от 24 июня 1941 года в Международный Красный Крест о своей готовности сообщать фамилии лиц, попавших в плен. В нашем распоряжении имеются две помеченные красной диагональной полосой (знак принадлежности к офицерскому составу) «зеленые карты» и одна персональная карточка учета формы I на Таврина-Шило.

После уже описанных обязательных допросов перебежчик, по утверждению А. Михайлова (иные подтверждения этого отсутствуют), попал сначала в расположенный неподалеку Сычевский пересыльный лагерь. Был ли он там в действительности — неизвестно, зато с 15 июля 1942 года, что явствует из лагерной карты, наш фигурант уже находился в очень примечательном лагере в Восточной Пруссии (позднее Польше). Различные историки именуют его по-разному: и опросным лагерем, и особым лагерем в крепости Бойен, и офицерским лагерем в Лётценской крепости. Эта весьма своеобразная структура даже не имела собственного номера в системе германских лагерей военнопленных и при административном подчинении I военному округу фактически пребывала в подчинении оперативной разведки Главного командования сухопутных войск (ОКХ) — отдела «Иностранные армии Востока» (ФХО, 12-й отдел). Лагерь работал с особыми военнопленными, каковых насчитывалось в нем в пределах 500 человек, практически все из которых были офицерами Красной Армии.