Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник - Никки Френч

Конечно, все это было бесполезно. В основном подобные шоу устраиваются с целью оказать давление на родителей, проверить, не они ли похитили собственного ребенка. Но полицейские понимали, что Фарадеи не могли этого сделать. Даже газеты, обвинявшие во всем отца, совершили резкий разворот на сто восемьдесят градусов, превратив мужчину в страдающего святого. Он находился вместе с клиентом у себя на работе, в финансовом отделе, и мог привести кучу свидетелей. Она мчалась с работы (работает она регистратором в больнице), стараясь вовремя добраться до школы и забрать сына. И надежда на то, что похититель Мэтью, кем бы он ни был, внезапно передумает держать у себя мальчика, когда услышит выступление родителей и увидит их искаженные горем лица, была абсурдной – не в последнюю очередь потому, что ребенок уже почти наверняка мертв, причем мертв довольно давно. Таким образом, обращение было направлено только на мир – и мир непременно отреагирует: полицейские утонут в потоках дезинформации и ложной надежды, которые только-только стали спадать.

В тот вечер он допоздна задержался на работе. Смотрел на фотографии мальчика и того места, где его видели в последний раз, разглядывал большую карту в оперативном пункте, усеянную булавками и флажками. Перечитывал показания. В висках стучала кровь, в груди покалывало.

Он посмотрел на другого мальчика, и тот встретился с ним взглядом. Это был Саймон. Он протянул Саймону руку, чтобы посмотреть, захочет ли он дружить, и Саймон тоже протянул ему руку, вот только он не улыбался. Он был очень худым и бледным, кости на плечах и ногах натягивали кожу, а его пенис походил на маленькую розовую улитку. Он шагнул к Саймону, и Саймон тут же шагнул к нему. Шагнул судорожно и неловко, словно марионетка, а затем, опять же как марионетка, упал на пол. Мэтью тоже упал, и они уставились друг на друга. Мэтью поднес палец к личику мальчика, крошечному, как у гнома, – провалы вместо щек, провалы вместо глаз, заклеенный рот, – коснулся холодного, испещренного крапинками зеркала и стал смотреть, как в тех местах, где он касается пальцем лица, появляются слезы.

Он почувствовал, как чьи-то руки обхватили его сзади, обхватили крепко – не вырваться. Тихие слова, чужое дыхание на его коже.

– Ты будешь нашим малышом, – произнес голос. – Но только не будь непослушным мальчишкой. Мы не любим непослушных мальчишек.

Фрида открыла дверь и, увидев Карлссона, не особенно удивилась, словно ждала его, – в каком-то смысле так и было. Она знала, что дело Мэтью Фарадея еще не закрыто.

– Входите, – сказала она.

Они прошли в гостиную, где горел огонь, а на подлокотнике кресла лежала пачка научных журналов.

– Я не помешал?

– Не особенно. Присаживайтесь.

Он положил кожаную сумку, висевшую на плече, на пол, снял пальто и сел. Она помолчала, потом спросила:

– Вам что-нибудь принести? Хотите кофе?

– Может, чего-нибудь покрепче?

– Вино? Виски?

– Наверное, виски. Ужасный вечер.

Фрида налила виски в два маленьких стакана, добавила чуть-чуть воды и села напротив.

– Чем могу помочь?

Сегодня она вела себя более ласково, чем обычно, и он так растрогался, что чуть не прослезился.

– Я только о нем и думаю. Я встаю и думаю о нем, ложусь спать и вижу его во сне. Иду в паб с ребятами, мы болтаем о пустяках, и я словно со стороны слышу слова, которые вылетают у меня изо рта. Просто удивительно, как можно притворяться, что все нормально, когда это не так. Я говорю со своими детьми по телефону, спрашиваю, как у них прошел день, рассказываю глупые и смешные истории о своей работе, и все это время у меня перед глазами стоит он. Он уже умер, вы же понимаете. Или, по крайней мере, я надеюсь, что умер, потому что, если нет… Какой самый благоприятный исход дела? То, что мы обнаружим его тело и поймаем ублюдка, который похитил и убил его. Это в лучшем случае.

– Неужели все настольно безнадежно?

– И через десять лет, и через двадцать я все еще буду копом, не сумевшим спасти Мэтью Фарадея. Когда я уйду на пенсию – как старый детектив, к которому я ездил, расследовавший дело Джоанны Вайн, – то буду сидеть у себя дома и думать о Мэтью, и спрашивать себя, что на самом деле произошло, кто это сделал и где теперь этот человек.

Он покрутил стакан и отхлебнул виски.

– Вы, наверное, половину времени проводите с людьми, страдающими от чувства вины, но если верить моему опыту, настоящего чувства вины никто и никогда не испытывает. Людям стыдно, когда их ловят, да, но если им удастся ускользнуть – никакой вины они не чувствуют. Во всем мире есть люди, которые совершили поистине ужасные поступки, и они живут счастливо и довольно, в окружении семьи и друзей.

Он одним глотком опустошил стакан, и Фрида налила ему еще, даже не спрашивая, хочет ли он. Сама она даже не притронулась к выпивке.

– И если я так себя чувствую, – продолжал он, – то представьте себе, каково родителям ребенка. – Он нетерпеливо и резко расслабил узел галстука. – Неужели такие мысли будут преследовать меня всю жизнь?

– У вас раньше не было подобных дел?

– Я получил свою долю дел об убийствах, самоубийствах и домашнем насилии. Тяжело поддерживать в себе веру в человеческую натуру – возможно, именно поэтому я в разводе и обнажаю душу перед женщиной, которую и видел-то несколько раз, а не перед женой. Ему всего лишь пять лет, моему младшему столько же.

– К сожалению, что бы вы ни чувствовали, это делу не поможет, – вздохнула Фрида.

Странная атмосфера окутала комнату, где они сидели, – мечтательная и грустная одновременно.

– Я знаю. Мне просто нужно было рассказать об этом. Простите.

– Не извиняйтесь.

Больше она ничего не сказала. Фрида молча смотрела в свой стакан, а Карлссон смотрел на нее: она открылась ему с неожиданной стороны. Через какое-то время он попросил:

– Расскажите мне о своей работе.

– Что вы хотите узнать?

– Не знаю. Вы доктор наук?

– Да. Хотя это не так уж и важно. Моей специальностью была психиатрия, прежде чем я пришла на практику. Это достаточно долгий процесс, и приходится придерживаться жесткой дисциплины. У меня много ученых званий.

– Ясно. А пациенты у вас в основном частные? Сколько вы принимаете за день? Какие они? Почему вы занимаетесь этим делом? Вы в самом деле помогаете людям? Ну, как-то так.

Фрида коротко рассмеялась и принялась отвечать на его вопросы, загибая пальцы:

– Первое: я и частной практикой занимаюсь, и с государственными клиниками работаю. Ко мне направляют пациентов из клиники «Склад», где я проходила практику и много лет проработала, а еще из больниц и по рекомендации терапевтов. Я также принимаю людей, которые приходят ко мне по собственной инициативе, чаще всего – по рекомендации знакомых. Для меня важно принимать не только тех людей, которые достаточно богаты, чтобы позволить себе оплачивать сеансы из своего кармана, иначе я бы просто лечила болезни богатых. Частные сеансы психотерапии стоят очень дорого.