Я чужая невеста - Александра Черчень

— Ла-авелин... — не сказал, выдохнул. — Подожди...

— Что?..

— Ты понимаешь, что делаешь?

Я моргнула, пытаясь понять, о чем он спрашивает. А тем временем меня отцепили и усадили на стул. Сразу стало так неуютно, так холодно.

— Мирра?

— Да?

— Посмотри на меня.

Смотрю же... В доказательство я широко распахнула глаза.

— Ты... не боишься?

О великие Стихии! Чего я должна бояться?

Ярр отступил на шаг, провел рукой по волосам, которые я изрядно растрепала. И я заметила черные пряди, змеившиеся среди рыжего щелка. Но на ощупь я не смогла бы их отличить. А выделившиеся скулы хотелось потрогать. И в глазах Безумного Барда не было холодного огня. Там горел уже знакомый голод, не опасный, нет... Этому мужчине хотелось схватить меня в охапку и не отпускать. Любить мое тело так же, как он любит меня саму.

А как он выглядит... Я вдруг отчетливо поняла, что мне все равно. Тот, совсем недавний, испуг растворился в более сильной эмоции. Все маски Мидьяра Ле-Кинаро перестали иметь значение. Нет, я боялась... совсем чуть-чуть. Но вовсе не Безумного Барда. И даже знала, что этот страх глупый.

— Я не могу сейчас... — хрипло сказал мой мужчина. — Не могу контролировать свою внешность. Слишком хочу тебя. Слишком сильно. Позже... наверное, смогу. Когда...

— Ярр, — сказала я, продолжая завороженно его рассматривать. — Ты только птичью маску не надевай, ладно? Остальное... неважно.

И снова услышала протяжное, недоверчивое:

— Ла-авелин?..

— Жрица сказала, что мы должны осуществить супружеское право. И мне ужасно жалко, что мы давно этого не сделали.

— Должны... — эхом повторил Мидьяр, и на его лице появилась привычная нахальная ухмылка. — Ну раз она сказала! И раз тебе жалко...

Меня подхватили на руки, и я немедленно обвила руками сильную шею, запустила пальцы в косу и уложила голову на широкое плечо. О Создатель, как же хорошо!

— Я хочу тебя, — прошептал бархатный голос в самое ухо. — Я хочу тебя так, как никогда никого не хотел. Лавелин... Я не называл так никого и никогда. Я буду называть так тебя, нравится тебе или нет.

И я знала, чувствовала, что он говорит правду.

— Мне нравится, — призналась тоже шепотом.

— Я так хочу тебя... — повторил он хрипло.

— Да, — откликнулась я и провела губами по его шее. Какая гладкая кожа... и этот терпкий вкус, и миндальный запах... — Я тоже тебя хочу...

Когда тебя несут на руках — это как полет. А если несет любимый, полет превращается в предвкушение. Предвкушение полета иного, заоблачного, невыносимо блаженного, в конце которого ждет... наверное, счастье? Хотя в этот момент мне казалось, что стать еще счастливее просто невозможно.

Когда меня положили на кровать и оставили одну, я испытала даже не разочарование — пустоту и одиночество. Особенно когда открыла глаза и никого не увидела. Только бежевый потолок своей спальни.

Мгновенно повернувшись на бок и приподнявшись на локте, я облегченно вздохнула: вот он, никуда не делся! Расстегивает так мешавший мне камзол и не сводит с меня глаз. И да, плохо владеет собой, с трудом выпутывает пуговицы из петелек. Зачем, зачем на форменных камзолах столько пуговиц?! И почему Ярр не снял его сразу, как пришел?

С рубашкой он справился гораздо быстрее и встал около меня на колени. Отвел со моего лба прядь волос и с удивленной нежностью проговорил:

— У тебя в глазах словно звезды горят. Так необычно, лавелин... Раньше там словно был разлит кофе. А теперь уронили звезды.

Легкий поцелуй по очереди коснулся моих век. А потом теплые пальцы начали расстегивать блузку, так медленно, словно никуда не торопились. А когда блузку потянули с плеч, я вдруг смутилась. Да, он видел меня раздетой. Мы даже спали в одной постели... Но то было совсем другое, а сейчас...

Едва ощутимые прикосновения к груди заставили беззвучно ахнуть и выгнуться от впервые испытанного ощущения. Постель рядом прогнулась, и к пальцам присоединились губы.

— Красивая... До чего же ты красивая! Моя... Ми-ирра-а...

— Я-арр...

Мое тело отзывалось на осторожные ласки уже знакомым сладким восторгом. Только он все рос и рос, требуя чего-то большего, чем эти почти невесомые касания.

Я повернулась к мужчине, прильнула, прижалась, провела рукой по плечу, по спине. Наконец-то! Наконец-то между нами ничего нет!

Кажется, совсем ничего... Он успел раздеться полностью и раздел меня, а я даже не заметила этого. И сейчас все случится.

Страх перед тем, что должно случиться, затаившийся во мне крошечной каплей, вдруг рванулся вверх. Так накрывают город зимние сумерки. Так расплывается клякса на белой бумаге. Так меняется вкус чая, в который уронили крупинку соли.

И Ярр мгновенно почувствовал это.

— Не бойся... — шепнул, чуть покачивая меня. — Не будет ничего, если ты не захочешь. Я люблю тебя. Я так тебя люблю...

Если я не захочу? Но я хочу! Страх обиделся, съежился и сменил маску: ничего не будет?! Ну не-е-ет!

Я пробежалась пальцами по животу мужчины, ощущая, как напрягаются его мускулы. Опустила руку ниже, где напряглось уже так... Мидьяр подался навстречу, тяжело задышал. Из-за меня. Мой!

Ми-ирра...

Его руки стали настойчивее, быстрее. Казалось, что они везде. Невозможно одновременно держать в ладонях мое лицо, целуя, гладить грудь и вырисовывать на ногах какие-то узоры, но я могла поклясться, что так и было. И сама я лихорадочно и восхищенно трогала его, гладила, целовала.

А когда Ярр оказался сверху, мыслей не осталось совсем.

Наверное, мастера иллюзий умеют прятать даже боль. Превращать ее в незначительное, сразу забывшееся неудобство. По крайней мере, я никакой боли не запомнила. Я летела.

Комната будто качалась. Да и не комната это была вовсе — небо, в котором мы летели оба, вместе, не разрывая объятий.

— Лавелин тайле ильверо... — прошептал мой мужчина. — Ильлин тайле... ла-авели-ин... Я не знаю этого языка, но перевод не требовался.

Кажется, мы уснули одновременно. И на пороге сна я увидела совсем не небо и даже не светлеющие глаза Безумного Барда.

Библиотечная мышка помахала мне лапкой, прощаясь. Примерещилась, конечно...

*** 

Попроси меня кто-нибудь описать этот день, я бы впала в ступор. Но, кажется, день был лучшим в моей жизни. И совершенно точно очень насыщенным... Любовью, да. Именно ей. Но даже Лорене я не взялась бы рассказать детали. При воспоминании о деталях у меня начинало пылать лицо и замирать сердце, и не столько от смущения, сколько от мгновенно возвращавшейся эйфории.