Бабье лето медвежатника - Енэ Рейтэ

– Бернс сказал правду! – гневно вскричал Штербинский. – Была у меня портативная печатная машинка в черном футляре, на ней печатала моя дочь и, уезжая, оставила ее здесь. Вам было прекрасно об этом известно!

– Эта машинка находится на чердаке дома Бернса, – невозмутимо объяснил Пенкрофт председательствующему. – Она с дефектом: буква «Б» наезжает на соседнюю. На этой машинке и печатали послания Прентина. В свое время Паоло взял ее напрокат у Штербинского и в день отъезда вместе с прочими вещами перевез к Бернсу. Будучи любителем порядка, Паоло составил полный перечень вещей и пометил, что машинка принадлежит Штербинскому. Вот он, этот список! – Он вытащил из верхнего кармана одежды какую-то бумагу и связанными руками протянул председательствующему. – Пришлось прибегнуть к небольшой хитрости, чтобы заставить Штербинского признаться, что упомянутая в перечне машинка принадлежит ему.

Председательствующий пробежал глазами список, затем перевел взгляд на Пенкрофта.

– В чем бишь вас обвиняют?

– В обмане.

– Каком обмане?

– Сам не знаю.

– Он заявил, – вмешался мировой судья, – что досье у него в руках. А у него нет никакого досье!

– Откуда вы знаете? – усмехнулся Пенкрофт. – Разве вы меня спрашивали?

После короткого замешательства председательствующий вновь вернулся к своим обязанностям.

– Где находятся документы, именуемые в деле словом «досье»?

– Это не документы, а всего лишь один, но крайне важный документ. И находится он на оборотной стороне списка, который лежит перед вами, господин председатель.

Присутствующие невольно повскакали с мест и подались вперед. Мужчины нервно теребили подбородок, женщины прижимали руки к груди.

Председательствующий сначала прочел текст про себя, затем тоже поднялся из-за стола и медленно, со сдержанным чувством произнес:

– В документе, который я держу в руках, содержится указ императора Максимилиана о передаче всех полномочий его доверенному офицеру. Распоряжение краткое, в двух строках. Под ним другими чернилами написано следующее… – Он судорожно вздохнул, а остальные, напротив, затаили дыхание.

«Я, Джереми Прентин, офицер его величества, в этот час получил сообщение о том, что его королевского величества, императора Максимилиана больше нет в живых – над ним свершен приговор. Я решил последовать за моим повелителем, дабы разделить его участь. Средства, собранные для приобретения оружия и организации сопротивления, пусть послужат на благо и процветание сего мирного города. Я умру здесь и желаю, чтобы здесь вечно жила славная память о моем любимом императоре. Зато скромная память обо мне, надеюсь, сохранится в ваших трудах и мирной, благополучной жизни. Мой друг, граф Монтагезза, выполнит мою просьбу и на доверенные мне капиталы, которые теперь лишились хозяина, откроет шахты для граждан Филиппона.

Джереми Прентин,

майор его императорского величества»

Присутствующие долго стояли, молча застыв, словно восковые фигуры паноптикума.

Почему, спрашивается, так поступил Штербинский? Да потому, что ненавидел этот город, унизивший, раздавивший его дочь и загубивший ее счастье. В этом городе все расхаживали с револьверами, грубо обходились с ним, а он и пикнуть не смел. А когда Штербинский пропил деньги за билеты на благотворительное представление, его сначала порывались линчевать, но затем смилостивились и решили упечь за решетку. Он избежал горькой участи лишь благодаря самоотверженности дочери: та вышла замуж за своего поклонника, который компенсировал растрату. Однако клеймо презрения так и осталось на старом лакее.

В тот незабываемый день, двенадцать лет назад, Штербинскому подвернулся шанс расквитаться с обидчиками. Подслушав разговор, он узнал о ссоре Вальтера и Паоло и о роковых последствиях дуэли. После ухода Хильдегард, когда доктор сказал старшему Вальтеру, что вызван к пациенту – не называя его – и потому не может присоединиться к заговорщикам, Штербинский решил отправиться вместо него. Его актерская фантазия разыгралась. В его поступках не было места материальной заинтересованности, ведь оказалось, что на его банковском счету лежит крупная сумма денег. Он жаждал не денег, а власти, тайной власти над людьми, над всем городом. Воспользовавшись слухом о неприкаянной душе Прентина, он придумал рассылать от его имени письменные приказы, которые надлежало неукоснительно выполнять. Первым делом «Прентин» запретил пускать в ход револьверы.

Человек от природы недалекий, Штербинский сознавал собственную ограниченность и вынужден был посвятить в свой замысел Бернса, а уж тот не замедлил воспользоваться открывшимися перспективами. Сообщники не знали, где находится досье, но подозревали, что Паоло где-то его спрятал. Впрочем, Паоло мертв, а стало быть, и концов не найти. Штербинский и Бернс всполошились, когда в городе вдруг объявился Вальтер. Этому многое известно, да и о роли Бернса он, судя по всему, догадывается. Не иначе как вознамерился отомстить за подлог: ведь Вальтер изобрел чудодейственное средство от выпадения волос, а в аптеке туда подмешали какую-то гадость. К этому приложили руки и Хильдегард, ревновавшая Вальтера к его многочисленным пассиям, и Бернс, ненавидевший бывшего дружка.

Бернс поддерживал добрые отношения с Паоло. Пишущая машинка так и осталась на чердаке у Бернса, где они со Штербинским сочиняли приказы от имени Прентина, перепечатывали их и рассылали горожанам. После шутки с «молчащими револьверами» они придумали новую забаву: натравить на филиппонцев сбрендивших братьев Кёдлингеров и втихомолку потешаться, наблюдая, как те гребут себе что поценнее.

Все эти и другие подробности всплывают лишь теперь, когда досточтимые граждане Равиана и Филиппона на радостях пируют вместе, в большом зале ратуши.

Во главе стола сидит Пенкрофт, он же Вальтер.

– Чтобы облегчить душу, открою загадку Кёдлингеров, – говорит Вуперин. – Вандрамас вообразил, будто бы братьям известно, где находится досье. Схватил их, скрытно доставил в Равиан и там, в подвале заброшенного дома, долго выпытывал у них тайну. Однако усердствовал он напрасно: местонахождение досье Кёдлингерам было неизвестно, а от допросов с пристрастием оба повредились в уме. Правда, братья и прежде страдали тяжелой наследственностью и пристрастием к спиртному. Бернс же вел двурушническую политику: меня заверял, что целиком и полностью на моей стороне и выдает Равиану все секреты филиппонцев, а сам, как мы теперь знаем, действовал заодно с Прентином. По-моему, Бернс каким-то образом пронюхал про историю братьев Кёдлингер, и в надежде что-нибудь выведать у них по-хорошему поселил их в Филиппоне. А пока что от имени Прентина обязал филиппонцев выполнять все прихоти «редакторов». Те и рады стараться: собрали у себя в хижине уйму сокровищ – фарфор, персидские ковры и целую коллекцию ценнейших картин.

– За что вы должны быть им благодарны, – вмешался Пенкрофт. – А безмозглому Бернсу хоть бейся головой об стенку.