Измена. Право на семью - Арина Арская

По делу, Вань, по делу!

— Вот согласна! — истерично отзывается мама, но все же бежит к нему и Валерия отталкивает. — Все, оставь его.

Соня на моих руках заливисто так смеется, что я на секунду пугаюсь.

— Драться плохо, — неуверенно шепчу я. — Все вопросы можно решать мирно.

— Знаешь, Юра, — рычит Валерий, — ты просто превзошел самого себя.

— Успокоились, — мама закрывает грудью дядю, который с гримасой боли ощупывает скулу и щеку. — Дыши, Валер, дыши.

— Он мне надоел, — шипит Валерий. — Чего от него в следующий раз ждать? Ублюдочное конфетти от врачей было лишним!

— Не соглашусь, — дядя смеется. — Это был красивый штрих, который разрядил обстановку.

Теперь мама разворачивается к нему и награждает его пощечиной. Дядя в ответ перехватывает ее руку за запястье, рывком привлекает к себе и жадно целует. Я стыдливо ойкаю и отворачиваюсь. Я, конечно, в курсе, что они взрослые люди, которые давно в отношениях, но мне все равно очень стыдно.

— Нет, вот это было лишним, — шокированно отзывается Валерий.

— Ты у жены своей этому ханжеству научился? — зло отвечает дядя.

— Тише, Юр, — в смущенном шепоте мамы проскальзывает теплота, и я оглядываюсь.

Мама прижимается к дяде, который ее обнимает за талию, и с каким-то тревожным ожиданием смотрит на меня. Она ждет моего одобрения и боится его не получить. В глазах кроме радости еще и стыд за то, что она сдалась под натиском дяди.

— Ты ее любишь? — тихо спрашиваю я дядю, лицо которого тут же становится мрачным.

Валерий, его мама и водитель Ваня напрягаются и не дышат.

— Ну вот стал бы я…

— Любишь или нет? — щурюсь, и Соня на моих руках сердито и вопросительно агукает.

— Люблю и любил долгие годы, — глухо рычит дядя и зло раздувает ноздри, и я понимаю, что он сейчас дико смущен и взволнован.

Мама всхлипывает, утыкается ему в грудь лицом, и я задаю ей тот же вопрос:

— Ты его любишь?

Мама молчит, и я придаю голосу холодной твердости:

— Ты его любишь?

— Люблю… — отвечает едва слышно, и лицо дяди будто разглаживается от ее признания, светлеет, а глаза вспыхивают огнем надежды.

И я вижу не вредного и противного мужика, который привык всеми помыкать, а человека, который, наконец, обрел то, чего так долго ждал. Любовь.

— Тогда никаких возражений, — пожимаю плечами, а Екатерина в сторонке всхлипывает в платок.

— Ма, ну ты чего, — Валерий делает к ней шаг, а она срывается с места к крыльцу.

— Я к твоему отцу, сына. Меня тоже надо срочно прокапать витаминками…

Соня зевает и клюет носиком, и я шепчу:

— Мы, наверное, домой, раз тут никто не умирает.

— А я могу устроить вам двоим такой же допрос? — дядя ехидно улыбается и вскидывает бровь.

— Нет, — шагаю к машине, пряча неловкость от его внимательного взгляда.

— А что так?

— Сами разберемся, — зло огрызается Валерий и следует за мной с пустой люлькой.

— Но для тебя фокус больницей не сработает, — дядя смеется в своей пренебрежительной манере.

— У меня другие фокусы.

— Не поделишься?

— Нет.

Валерий устанавливает люльку на заднее сидение, и я замечаю, что он смущен и зол выпадом дяди в нашу сторону.

— Только попробуй провернуть на мне тему с больницей, — с угрозой шепчу я. — Я за такое тебя капельницей с витаминками задушу.

Глава 52. Буду подслушивать

— Иди ложись, я ее на себя возьму, — говорит Валерий у детской комнаты и тянется к Соне, которая с упрямым покряхтыванием пытается залезть мне под декольте.

— Ее покормить надо.

Молчание, и Валерий не собирается уходить. Неловкость достигает пика, когда он шепчет:

— Я хочу поприсутствовать.

— Зачем?

— Мне… — он на секунду замолкает и нерешительно выдает, — любопытно? Или это тебя смутит.

— Я понимаю, что в кормлении ребенка нет ничего постыдного, но да, смутит, — медленно киваю я.

— Почему?

Я стесняюсь не голой груди. Я впущу Валерия в очень интимный круг, в который вхожи только я, Соня, мама и наша няня. Задумываюсь над тем, что я дура какая-то. Спать в одной кровати отказываюсь и не согласна делиться уютными моментами грудного кормления.

— Ладно, — поднимаю взгляд, — поприсутствуй.

Возможно, у отцов поздно включается отцовский инстинкт, как раз таки по причине того, что они дистанцированы от множества ситуаций с ребенком. Они их не вынашивают, не рожают и не кормят, и их взаимодействие нарастает, как только малыш становится старше.

Я опускаюсь в кресло у окна, оголяю плечо и грудь и прикладываю к ней голодную Соню. Валерий сидит на пуфике с круглыми глазами.

— А тебе не больно?

— Иногда прикусывает, — шепчу я, — но редко. Соня очень… как бы это сказать… деликатная?

— Она часто толкалась?

— Да.

— И что…

— Что я чувствовала? — заканчиваю тихий вопрос Валерия.

— Да.

— Это очень странное ощущение, когда в твоем животе устраивают чуть ли не пляски, — слабо улыбаюсь я. — Иногда Соня как пнется куда-нибудь под ребро, что аж слезы из глаз, но значит, что-то не нравится. Лежу, например, не так.

— То есть он и в животе вредничала? — недоверчиво уточняет Валерий.

— Да.

— Мне жаль…

— Она же ребенок и…

— Я не про это, Вика, — встает и подходит к окну. Минуту молчит и продолжает. — Ты вынашивала моего ребенка, а меня, как отца, не было рядом. Да, жили мы в одном доме, пересекались, но… ты родила целого человека.

Разворачивается ко мне и в живом изумлении повторяет:

— Целого человека.

— Я тоже часто удивляюсь, — честно отвечаю я и улыбаюсь. — И что самое невероятное, что этот человек похож и на меня, и на тебя.

— И то, что она на меня похожа тебя злило? — Валерий хмурится.

— Вовсе нет, — серьезно смотрю в его глаза. — У меня хватило ума не перекидывать обиды на нашу дочь, что удивительно, конечно, но вот от ревности меня ничего не уберегло. Я бы тебя к ней вообще не подпускала.

— Да, я это уже понял.