Загадочное дело Джека-Попрыгунчика - Марк Ходдер

— Да, но тогда я узнал больше. Я понял, что живу по-настоящему только тогда, когда мне угрожает Смерть; и что я могу писать великие поэмы только тогда, когда Жизнь течет по моим венам. Мой враг — скука, Ричард. Я уверен, что эта грязная тварь убьет меня куда раньше, чем алкоголь или опиум.

Бёртон обдумывал его слова, пока, через пару минут, на Портман-сквер, они не наткнулись на Оскара.

— Эй, Язва!

— Привет, капитан! Ищете вечерний выпуск?

— Нет, парень, мне нужна информация, которой нет в газетах. Это будет стоить два шиллинга.

— Когда я был молод, капитан, я думал, что деньги — самое важное в жизни. Сейчас я стал старше и точно знаю, что это так! Идет! И что же вы хотите узнать?

— Мне нужно встретиться с Жуком, президентом Лиги трубочистов.

Алджернон Суинберн изумленно посмотрел на Бёртона.

— О! — воскликнул Оскар. — Трудно! Он не любит выходить из тени.

Ответ Бёртона утонул в грохоте дилижанса, запряженного четверкой лошадей. Королевский агент подождал, пока он не исчезнет на Вигмор-стрит, потом повторил:

— Но ты ведь сможешь найти его? Да?

— Я постучусь к вам завтра утром, сэр. Одно условие: если вы хотите поговорить с Жуком, принесите ему пару книжек. Этот чудила без ума от них!

— А что он любит читать?

— Все подряд, капитан, но больше всего стихи и правдивые истории; романы там всякие, выдумки — не очень.

— Ладно. Вот тебе шиллинг для начала.

Оскар коснулся шляпы, подмигнул и побежал, выкрикивая на ходу:

— Вечерний выпуск! Конфедераты заняли штат Кентукки!

— Что за чудо-ребенок! — воскликнул Суинберн.

— Да, действительно. Его ждут великие дела, по-моему.

— А как его зовут?

— Оскар Уайльд, — ответил Бёртон.

— Вот что, мой друг, — решительно заговорил поэт. — Я больше не желаю оставаться в стороне. Джек-Попрыгунчик, вервольфы, теперь этот Жук. В какое дерьмо ты ввязался? Давай выкладывай, Ричард. Я с места не сойду, пока не получу ответа.

Бёртон какое-то время обдумывал его слова, потом спросил:

— Но можно ли тебе доверять? Ты обещаешь хранить тайну?

— Да.

— Честное слово?

— Клянусь!

— Ладно, как только возьмем кэб и поедем в Баттерси, я расскажу тебе все.

Он повернулся и зашагал с площади. Суинберн запрыгал рядом.

— Подожди! — крикнул он. — Почему бы не взять кэб прямо сейчас?

— Нет. Есть еще одно место, где мне надо побывать.

— Что за место?

— Увидишь.

— Почему ты такой невыносимо загадочный?

Был ранний вечер. Они протискивались через толпу женщин с колясками, торговцев, рабочих, уличных актеров, нищих, бродяг, проституток и воров, пока не оказались на Вир-стрит. Здесь Бёртон остановился перед узким зданием, сгорбившимся между скобяной лавкой и музеем анатомии. Над блестящей желтой дверью находилось высокое окно с синим занавесом, к стеклу которого был прикреплен лист бумаги с объявлением, написанным размашистым почерком:

«Несравненная ГРАФИНЯ САБИНА,

потомственная ясновидящая и пророчица.

Предскажет будущее, угадает мысли, сделает тайное явным, вернет любовь, поможет сохранить семью, снимет порчу и сглаз.

Стопроцентная гарантия успеха!

Прием с 11 утра до 2-х дня и с 6 до 9 вечера.

Добро пожаловать!

Подождите в приемной — вас пригласят».

— Ты шутишь! — удивился Суинберн, прочитав объявление.

— Нисколько.

Бёртон слышал об этом заведении от Ричарда Монктона Мильнса. Они оба уже давно интересовались оккультизмом, и Мильнс как-то сказал Бёртону, что в Лондоне нет лучшей гадалки по линиям руки, чем графиня Сабина.

Они вошли.

За парадной дверью был короткий, не слишком чистый коридор с голыми половицами и треснувшей штукатуркой на стенах, освещенный масляной лампой, свисавшей с грязного потолка. Они проследовали по нему, откинули багровый бархатный занавес и оказались в маленькой прямоугольной комнате, в которой пахло затхлыми благовониями сандалового дерева. Вдоль ничем не украшенных стен стояли деревянные стулья. Один был занят — на нем сидел высокий, преждевременно облысевший молодой человек с водянистыми глазами и плохими зубами, которые он оскалил в том, что едва могло сойти за улыбку.

— Там моя жена! — сказал он гнусавым голосом, кивая на дверь за тяжелым занавесом. — Подождите, когда она выйдет, и можете войти.

Бёртон и Суинберн сели. Две газовые лампы бросали тени, пробегавшие по их лицам. Шевелюра Суинберна выглядела, точно охваченная пламенем.

Человек уставился на Бёртона.

— Боже мой, да вы как будто только что с войны! Вы упали?

— Да, с лестницы в борделе, — съязвил Суинберн.

— О!

— Девки вышвырнули его. Сказали, что у него слишком экзотические вкусы!

— Э-эротические? — пролепетал лысый.

— Нет. Экзотические. Вы ведь понимаете меня? — хитро сощурился поэт, двусмысленно ухмыльнувшись.

— Э… д-да, к-конечно.

Бёртон дико оскалился, став похожим на дьявола.

— Ты осел, Алджи, — прошипел он.

Человек нарочито покашлял и вдруг спросил:

— Экзотические… это как понять? Они его того… кнутом, что ли?

— Вы читали «Камасутру» Ватъясаны? — поинтересовался Суинберн.

— Э…

— Это руководство по искусству любовных наслаждений. Этот джентльмен только что начал переводить его с санскрита.

Но тут дверь открылась, и в приемную вплыла женщина. Высокая и безобразно толстая, она напомнила Бёртону мегалитический трансатлантический лайнер «Титан», созданный Изамбардом Кингдомом Брюнелем.

— Наконец-то! — воскликнул мужчина. — То есть, я хотел сказать, как хорошо, что ты вышла, козочка моя маленькая!

— Угу, — прогудела она, и ее двойной подбородок заколыхался. — Реджи, мы должны побыстрее идти домой. Нам надо поговорить об очень важных делах!

Он встал, и Бёртон увидел, что у него дрожат коленки.

— О каких д-делах, к-козочка?

— Важных, Реджи!

Она откинула занавес и гордо вынесла свое огромное тело в коридор. Робкий Реджи безропотно последовал за ней, бросив жалкий взгляд на Суинберна, который подмигнул ему и театрально прошептал:

— Главное, «Камасутра»!

Он хихикнул, когда смешная парочка исчезла за дверью.