Муравечество - Чарли Кауфман

Я нежусь в ванне.

Десятилетиями я учился пристально вглядываться в детали как в фильмах, так и в жизни и развил почти эйдетическую память (все утверждения о существовании идеальной фотографической памяти опровергались тысячу раз). Моя память всегда была превосходной. Скажем, в школьной постановке «Искажения» Нила Орама (если верить прославленной организации Гиннесса, это самая длинная зарегистрированная постановка, с хронометражем больше двадцати двух часов) я играл британского поэта Филипа Берка Марстона и почти весь день находился на сцене в самом центре этого восхитительно энергичного действа. Для этого пришлось запомнить не только все двадцать пять тысяч реплик Берка, но еще и реплики других актист_ок. Лирическое отступление: в местной газете высоко оценили мою притворную слепоту (готовясь к роли, я три недели прожил слепым) и «оксфордское произношение». Зрители стоя аплодировали нашей постановке (там не было стульев), а я, ранее не ступавший на подмостки, получил студенческую награду «Тони».

Я говорю об этом, только чтобы подчеркнуть свое огромное мастерство в этом отношении, поэтому сижу в ванне не более чем с легким трепетом, в руке — ручка, а прямо передо мной — надувной портативный столик, на нем — листок бумаги, на голове у меня — воображаемая шляпа для мышления, в глазах — блеск, а в мыслях — весна, теперь ручка во рту, и я ее покусываю и напряженно морщу переносицу, пот стекает по лбу и скапливается в бровях, глаза смотрят (но не видят) куда-то вправо… и я не могу. Не могу. Не могу вспомнить ни секунды из фильма Инго. В смысле помню в общих чертах сюжет — по крайней мере, кое-что, совсем немножко, если честно. В смысле, конечно же, помню Мадда и Моллоя. Я не слабоумный. Но это тревожно. Безусловно, я уже не школьник. Те дни прошли безвозвратно. Это нужно принять как данность. С возрастом в памяти возникают провалы. Ничего неожиданного. Смогу ли я сейчас вспомнить все двадцать пять тысяч реплик из «Искажения»? В настоящий момент приходится признать, что ответ — категорическое «нет». Не говоря уже о репликах коллег. Это я приходил на помощь, если с ними случался «белый лист». «Белый лист» на актерском сленге означает «забыть свои реплики» (а сленг — это жаргон определенной группы). Но теперь я впервые со времен «Искажения» подверг свою память столь серьезному испытанию, и меня ждал крайне неприятный сюрприз. Учитывая то, с каким трудом я вообще вспоминаю, у меня с тем же успехом может быть тяжелая форма деменции. Безусловно, я помню основы. Как я уже сказал, помню Мадда и Моллоя. Помню, что там был великан. Возможно, там был глубокий религиозный подтекст. Это пришлось запомнить на будущее, чтобы внимательно изучить на досуге во время неизбежного марафона просмотров во множестве разных направлений и под множеством разных углов, острых и тупых. Будь у меня время, я бы изучил фильм вдоль и поперек.

Возможно, эта проблема не физиологического свойства. Сейчас у меня преобладают психологические проблемы. Проблема трудоустройства, проблема отношений, моя дочь. Эти проблемы могут отразиться на здоровье — и отражаются. Это подтвердит любой «мозгоправ», если он, она или тон не мошенник. Впрочем, во времена «Искажения» у меня тоже хватало проблем. Разумеется. Я же был подростком. Были конфликты в семье, обычная телесная дисморфия, фиаско с Капроменшен. И тем не менее: двадцать пять тысяч реплик плюс реплики коллег. Безусловно, даже при всем своем потрясающем размахе «Искажение» не дотягивает до объема эпоса Инго. Но сейчас я был бы счастлив дословно вспомнить хотя бы двадцать два часа из фильма Инго. Это хоть какое-то начало. И даже будь фильм Инго длиной всего двадцать два часа, он бы все равно считался одним из самых длинных, если не самым длинным, в истории. Уже не уверен; надо бы загуглить. Загуглить. Ха. Возможно, в этом причина атрофии моей памяти. Интернет. Все, что нам нужно, — под рукой. Нет сомнений, что исследования уже показывали, как интернет негативно влияет на память. Надо будет загуглить. Но не сейчас. Сейчас я должен сосредоточиться на той единственной вещи, которую не могу загуглить, потому что она скрыта в закоулках моего мозга. Я виню во всем интернет. Впрочем, должен признаться в небольших опасениях, что это симптомы раннего Альцгеймера. Ну или, если уж начистоту, не такого уж и раннего. Когда я успел так состариться? Это случилось постепенно. И в то же время — в одно мгновение. И вот он я, сморщенный (не только потому, что все это время сижу в ванне!) и довольно беспомощный старик. Я — человек-невидимка, да простит меня Ральф Эллисон (но не Герберт Уэллс, он расист!). Хотя, глядя на судьбу Человека-невидимки Эллисона, я понимаю: мне не на что жаловаться. И оставлю свое нытье при себе, чтобы не идти вразрез с иерархией страданий, где, как я понимаю, я нахожусь на дне, рядом со всеми старыми белыми мужчинами, но (к счастью!) выше белых серийных убийц и/или военных преступников. Но я тоже страдаю! Конечно, я бы никогда никому в этом не признался, разве что белому военному преступнику, если бы его встретил. Всем нужен тот, над кем можно возвыситься.

Мне нужно к «мозгоправу». Никогда не был высокого мнения о лечении разговорами, но подозреваю, что «мозгоправам» по закону запрещено советовать пациентам сесть и послушать для разнообразия.

Я звоню своему другу Окки, который, по совпадению, пошел на терапию, как раз когда мы познакомились.

— Алло?

— Окки, это я.

— Привет.

— Я подумываю сходить к «мозгоправу».

— Хорошо.

— И звоню, чтобы узнать номер твоего «мозгоправа».

— Прости.

— Прости?

— Я не могу дать тебе номер своего психотерапевта, Б.

— Почему?

— Мы обсуждаем тебя. Для тона это будет конфликт интересов. — Твой терапевт — тон?

— Нет. Но я не хотел бы указывать на гендер тона.

— Почему?

— Опасаюсь, что это даст тебе возможность вычислить имя моего психотерапевта и ходить к тону без моего ведома.

— Вычислить только по гендеру?

— У тона особенный гендер, почти уникальный.

— Замечательно. Ну, может, у тебя есть контакты каких-то других приличных «мозгоправов»?

— Мне рассказывали о докторе Бисмо из Гарлема.

— Б-и-с-м-о? — Я прошу повторить по буквам.

— Г-а-р-л-е-м.

— Нет, я фамилию уточняю.

— А. Ну да.

— Как его зовут?

— Забавно, что ты сразу предположил, что это он. Довольно по-сексистски, да?

— Тогда как зовут ее?

— Это мужчина.

— Тогда почему…

— Просто подумал, что твое предположение было довольно красноречивым.

— Как его зовут?

— Фредерик Г.

— Спасибо, — говорю я.

— Надеюсь, он тебе поможет. Мне кажется, уже давно пора.

— Спасибо, Окки.

Я вешаю трубку. Окки, мой самый старый и самый лучший друг, — ужасный человек. На самом деле он еще цисгендернее меня. Его белое пальто — защитный механизм. Если бы я его не презирал, то пожалел бы. Надеюсь, доктор Фредерик Г. Бисмо — афроамериканец. Его офис в Гарлеме, поэтому вероятность довольно высока, хотя, учитывая нынешнюю политику джентрификации районов (я называю это Хрень-нессанс Гарлема), точно сказать нельзя. Но мне бы понравилось обсуждать свою проблему с афроамериканцем. Он, несомненно, подметит то, как серьезно я отношусь к искусству афроамериканцев, и мы бы подружились на этой почве, поскольку он признал бы во мне союзника.