Весы Великого Змея - Ричард Кнаак

– А ты-то сам кто таков? Если не демон, то кто же?

– Зовут меня Ратма, – без предисловий ответил недвижный, как статуя, незнакомец. – Но это имя дано мне не при рождении: его я получил, лишь свернув с родительского пути. Означает оно «хранитель Равновесия», ибо таков уж мой род занятий и долг.

О чем идет речь, Ульдиссиан не понял, да и понять не старался.

– Однако Лилит тебе вправду мать…

– А Инарий – отец. Да, вижу, это имя тоже внушает тебе немалый страх. Вижу, но тебя в том ничуть не виню: теперь оба мне столь же ненавистны, как и я им. Что же до сути… по природе своей я – нефалем, причем один из самых первых…

Казалось бы, сему откровению следовало поразить Ульдиссиана еще сильнее, но нет. Памятуя о том, чья кровь течет в жилах Ратмы, он сразу же с ужасом понял: иным ответ оказаться не мог.

– Так ты… ты таков же, как мы…

Но Ратма покачал головой.

– Нет, я не похож ни на тебя, ни на любого из тех, кто идет за тобой. Не могу объяснить сего, но то, что ты зовешь «даром», претерпело немалые метаморфозы. Часть доступного мне недоступна тебе, а я лишен кое-чего из твоих талантов. Пожалуй, удивляться тут нечему: ведь я – из самого первого поколения рожденных на Санктуарии…

«Да он же немногим младше нашего мира», – в благоговейном трепете подумал Ульдиссиан.

Сын Лилит согласно кивнул, словно прочел мысли смертного, а после добавил:

– С тех пор нас уцелело совсем немного. Оставшись единственным из сотворивших мир беглецов, отец мой сурово карал тех, кто прибегает к внутренней силе. Он неуклонно стремился к тому, чтоб его безупречный мир, его Санктуарий, навеки остался таким, как ему хочется, но… – Ратма сокрушенно покачал головой. – Но уж кому-кому, а отцу, сущему вечно, следовало бы знать: ничто в мироздании неизменным не остается.

– И на сем мы до времени разговор завершим, – подытожил невидимый собеседник, чей голос доносился одновременно снаружи и изнутри.

С трудом приподнявшись, Ульдиссиан огляделся в поисках говорящего… и взгляд его неведомо отчего сам собой скользнул вверх. Тут-то ему в первый раз и пришло на ум, что неземные огни образуют во тьме силуэт – не отличающийся завершенностью, однако вполне различимый образ огромного, наполовину сокрытого от взора зверя… из пресмыкающихся, да только отнюдь не простого. Зверь тот был гибок, длинен, точно змея громадных размеров, но голова его напоминала об ином существе, прямиком из древних легенд…

Дракон… да, больше всего этот зверь походил на сказочного змея, дракона…

Звезды над головой дрогнули, всколыхнулись, и Ульдиссиану почудилось, что теперь взгляд исполинского существа устремлен на него.

– Как всем нам ни жаль, для новых нелегких трудов ты еще слишком слаб…

Ульдиссиан сглотнул, не веря себе самому – ни глазам, ни разуму, ни сердцу.

– Кто… кто ты?

– Это Траг’Ул, брат, – негромко ответил Мендельн. – Рожденный в один час с самим мирозданием и обретший нынешний облик, когда мятежные ангелы с демонами создали Санктуарий. Берегущий наш мир от бед куда верней всякого, кто б ни назвался его охранителем.

– Описание предельно простое, однако ж исключительно точное…

Странно, но все же внимание Ульдиссиана более всего привлекло не знакомство с сим неземным существом. Послушав дракона и брата и вспомнив, как разговаривал Ратма… старший из сыновей Диомеда вдруг понял: да ведь они говорят, словно бы три продолжения, три воплощения одного и того же разума! Стоило обвести всех троих взглядом, ощущение схожести только усилилось.

– Мендельн, – негромко пробормотал он, – Мендельн, убраться бы нам отсюда, да поскорей. Обоим.

– Нельзя, Ульдиссиан, нельзя… не время. Слишком уж многое еще не узнано, а тебе нужен отдых для восстановления сил.

– Он прав, – поддержал младшего из Диомедовых сыновей возвышавшийся рядом Ратма. – Уходить отсюда в данный момент весьма и весьма неразумно.

Ульдиссиан сглотнул. Казалось, Ратма куда больше похож на брата Мендельна, чем он сам. Темные одеяния, бледные лица, немигающие взгляды… от подобного сходства просто кровь стыла в жилах.

– Мендельн! – зарычал он, превозмогая боль и кое-как поднимаясь на ноги. – Мендельн, взгляни на себя! Взгляни на него! Послушай его, послушай это… это создание, а после прислушайся к себе самому! Неспроста это все! Они что-то с тобой сотворили!

Ток внутренней силы взбурлил, исполнив бодрости и душу и тело. Ошиблись, ошиблись его похитители: несмотря на все их ухищрения, для дела он годен, да еще как!

– Не надо, Ульдиссиан! – протянув к брату руки, откликнулся Мендельн. – Не надо, нельзя…

Но было поздно. Уверенный в том, что их с Мендельном держат здесь ради какой-то недоброй цели, а брата вдобавок превратили в покорного, во всем послушного воле дракона и Ратмы слугу, Ульдиссиан дал волю силе, рвущейся изнутри.

– Ты же сказал, что для этого он слишком ослаблен ею! – крикнул Ратма, очевидно, обращаясь к Траг’Улу.

– Он не таков, как те, прежние! И каждый из них окажется не таков! От нефалемов в них не больше, чем в тебе от человека! Они гораздо, гораздо…

Однако продолжить сказочный змей не успел: в этот миг пустынное царство дракона затряслось, будто какой-то гигант вознамерился перевернуть его вверх тормашками. Ульдиссиан понимал, что причина этому – он, но не моргнул даже глазом. Он должен был освободиться и вызволить Мендельна из этой бескрайней темницы…

Словно в ответ на мысль об окружавшей его темноте, силы стихий, рвущиеся из Ульдиссиана наружу, ослепительно вспыхнули в воздухе. Над головой, в вышине, громко взревел Траг’Ул. Ратма выкрикнул что-то на неведомом языке, и сияние ненадолго померкло, однако Ульдиссиан, испугавшись, что если поддастся, то все пропало, сосредоточил всю волю на возрождении света.

Тьма вокруг вмиг пошла трещинами, раздалась, словно рвущийся холст. Вначале ее сменила безупречная белизна… а мгновением позже на фоне той белизны проступили, обрели очертания величавые горы с предгорьями.

Мендельн все звал и звал его, но теперь братьев словно бы разделяли многие мили. В страхе потерять брата вновь Ульдиссиан потянул высвобожденные силы назад, однако его мощь воспротивилась, обернулась против него. Горный край задрожал, заходил ходуном, будто вот-вот разорвется в клочья, подобно тьме.

Однако в итоге Ульдиссиан сумел обуздать свою силу и, изнуренный, упал на колени. Сердце в груди билось, как птица в клетке, дыхание, участившись, утратило глубину.

Мало-помалу сын Диомеда почувствовал, что воздух вокруг куда прохладней и суше, а земля много жестче, чем в джунглях. Привыкший к царившей в землях близ Кеджана влажной жаре, Ульдиссиан разом озяб до дрожи и не сразу сумел совладать со своими талантами и приспособиться к климату новых земель.