Розы на руинах - Вирджиния Клео Эндрюс

– Оставь меня! Молчи о том, что я сделал. Это случайно, слышишь, случайно получилось.

Чей это был голос? Чей угодно, но только не Барта. Это снова говорит тот старик, которого он играет.

Я бросился за веником и совком, надеясь, что успею, пока мама не заметит. От прекрасной балерины остались жалкие фарфоровые крошки.

Когда я вспомнил о том, что Барт может быть опасен, я побежал в комнату Синди и нашел его там. Стоя в дверях, он мрачно наблюдал, как мама причесывает сидящую у нее на коленях Синди.

Мама подняла голову и поймала его взгляд. Она хотела улыбнуться, но ее улыбка растаяла, прежде чем расцвела. Она успела что-то увидеть в глазах Барта.

Барт рванулся к ней и столкнул Синди с маминых колен. Синди упала и разревелась. Она побежала к маме, и мама снова взяла Синди на руки и встала с кресла:

– Барт, объясни, почему ты это сделал?

Он с усмешкой посмотрел ей в лицо и вышел, не оглянувшись.

– Мама, – сказал я, когда она успокоила Синди и уложила ее в постель, – Барт помешался. Скажи папе, чтобы нашел ему любого врача, но пусть он останется там, пока его не вылечат.

Я видел раньше ее слезы, но никогда еще не видел, чтобы она так отчаянно, так бессильно рыдала.

И я вместо папы держал ее в объятиях и успокаивал. Это придало мне сил и гордости: я почувствовал себя взрослым и решительным. Я почувствовал ответственность за нее.

– Джори, Джори, – всхлипывала она, – почему Барт так ненавидит меня? Что я сделала?

Что я мог ответить? Я сам хотел бы знать почему.

– Может быть, лучше подумать, почему Барт не такой, как я, потому что я скорее умру, чем заставлю тебя страдать.

Она обняла меня:

– Джори, моя жизнь – это сплошная полоса препятствий. И я чувствую, что если случится еще одно несчастье, то я сломаюсь… поэтому я не могу допустить, чтобы оно случилось. Люди такие сложные, Джори, особенно взрослые люди. Когда мне было десять лет, я думала, что взрослым жить легко: у них есть сила, власть, на их стороне закон. Я никогда не думала, что быть взрослой и растить детей так трудно. Но конечно, не таких детей, как ты, милый…

Я уже знал, что ее жизнь была полна грусти и разочарований; что она пережила потерю родителей, затем Кори, Кэрри, моего отца и потом своего второго мужа.

– Дитя моего отмщения, – прошептала она. – Все время, пока я носила Барта, я испытывала чувство вины. Я так любила его отца… и я же способствовала его смерти.

– Мама, – спросил я, озаренный внезапной догадкой, – как ты думаешь, может быть, Барт ощущает твою вину, когда ты глядишь на него?

Солнечный свет упал мне на лицо, и я проснулся. Одевшись, я ощутил себя гораздо моложе Малькольма, чему был, надо признаться, рад. В то же время мне стало грустно, потому что Малькольм был столь беззащитен…

Отчего я не дружил с мальчиками своего возраста? Почему я был не такой, как все? Почему ко мне привязывались старики? Теперь, когда я знал, что Эппла украла моя бабушка, все ее слова о любви ко мне не имели никакого значения. Нужно было признаться себе, что у меня оставался отныне один друг – Джон Эймос.

Я вышел из дому и до завтрака слонялся по окрестностям: вдыхал все запахи земли, рассматривал все сущее, что боялось меня при свете дня, бросалось от меня наутек. Откуда-то выскочил кролик и побежал прочь, как сумасшедший, хотя, видит бог, я не причинил бы ему никакого зла, никакого…

За завтраком все глядели на меня так, будто ждали от меня какой-нибудь чудовищной выходки. Папа даже не спросил у Джори, как он сегодня себя чувствует, сразу обратился ко мне. Я мрачно смотрел на свои хлопья. Ненавижу изюм! Он похож на мертвых жуков.

– Барт, я задал тебе вопрос.

И так знаю.

– Я в порядке, – ответил я, не глядя на папу, который всегда просыпается в прекрасном настроении и по утрам никогда не бывает хмурым, как я или как мама. – Мне бы только хотелось, чтобы мы наняли хорошую кухарку. Или пусть лучше мама сама готовит для нас, как другие мамы. Потому что то, что готовит Эмма, невозможно есть ни человеку, ни животному.

Джори пристально посмотрел мне в глаза и поддел меня под столом ногой, намекая, чтобы я держал язык за зубами.

– Эмма не готовила эти хлопья, Барт, – ответил отец. – Это готовая пища из упаковки. И помнится, до сегодняшнего утра ты всегда любил, когда много изюма. Ты даже выпрашивал его у Джори. Но если этим утром изюм так тебя раздражает, не ешь его. А почему у тебя нижняя губа кровоточит?

Черт, правда, что ли, или ему кажется? Врачам везде мерещится кровь, потому что они режут людей.

Джори взялся ответить за меня:

– Перед завтраком он изображал волка. Догадываюсь, что он погнался за кроликом, чтобы откусить ему голову, и укусил сам себя. – Джори ухмыльнулся, явно довольный моим глупым видом.

Но что-то здесь было не так, потому что никто даже не спросил, почему это я изображал волка. Они все глядели на меня так, будто знали, что я способен на любую глупость.

Я слышал, как мама с папой шептались обо мне. Слышал, как доктора говорили вполголоса что-то насчет новой головы. Я не позволю им! Они не посмеют!

Мама вышла в кухню поболтать с Джори, пока папа заводил в гараже машину.

– Мама, мы и вправду поедем на спектакль?

Она взглянула на меня обеспокоенно, затем выдавила из себя улыбку и произнесла:

– Конечно. Я не могу разочаровать студентов, их родителей и всех других людей, ведь они уже купили билеты.

Дураки всегда в разлуке с деньгами.

Джори сказал:

– Думаю, надо позвонить Мелоди. Вчера я сказал ей, что шоу может не состояться.

– Джори, почему ты это сделал?

Он глядел на меня так, будто это я был во всем виноват: даже в том, что шоу все-таки состоится. Нет, я не поеду! Даже если они вспомнят обо мне и будут упрашивать. Я не желаю смотреть этот глупый балет, где все только танцуют и не говорят ни слова. Это будет даже не «Лебединое озеро», а какая-то глупейшая, тупейшая «Коппелия».

Папа зашел в дом, потому что, как всегда, что-то позабыл.

Услышав разговор, он заметил мимоходом:

– Наверное, ты там будешь исполнять принца?

– Папа, ты разве не знаешь, что в «Коппелии» нет роли принца? – рассмеялся Джори. – Я там почти все время в кордебалете, но вот мама будет потрясающей! Она сама сделала хореографию своей партии.

– Что? – взревел папа, оборачиваясь к матери. – Кэти, ты же знаешь, что недопустимо танцевать с таким коленом! Ты мне пообещала, что не будешь больше выступать на сцене! В любой момент колено может подвести тебя, и ты рухнешь прямо на сцене. А еще одно падение – и ты можешь остаться инвалидом до конца своих дней.