Наблюдатель - Дэвид Эллис

Столетти рассказала, что уже два года они с Макдермоттом напарники. Она устроилась на работу в городскую полицию четыре года назад, а до этого пятнадцать лет прослужила в пригороде, в отделе по расследованию особо тяжких преступлений. В этот отдел входили офицеры из нескольких полицейских департаментов северного округа, и он обладал обширными полномочиями. Я хорошо их знал, потому что однажды мне пришлось защищать человека, которого они обвиняли в убийстве. Возможно, это объясняло ее враждебность по отношению ко мне. Моего подзащитного обвиняли в убийстве первой степени, но на процессе я выставил полицейских не в самом лучшем свете.

— А почему Олбани нужно допросить в первую очередь? — спросила она, ловко управляя своим «таурусом», который мчался по скоростной трассе в сторону колледжа Мэнсбери. — Только из-за того, что он хорошо знает эту песню?

— Если Эвелин серьезно занималась этим делом, то наверняка беседовала с ним. К тому же ему хорошо известно положение вещей. Он учил Элли Данцингер и Кэсси Бентли. Он был боссом Бургоса. И именно он показал текст песни всем троим.

— И к тому же он мерзкий тип? — Она посмотрела на меня.

— Вы сейчас протараните «лексус», — заметил я, и Столетти нажала на педаль тормоза. — Да, мне не нравился этот человек.

— Почему? — спросила она. — У вас была на то причина?

Никакой причины. Просто профессор всегда внушал мне неприязнь. Было в нем нечто такое, что вызывало у меня подозрение.

— Он оказался важным свидетелем на процессе, не так ли?

— Можно сказать и так, — согласился я. — Он подтвердил алиби Бургоса. Бургос заносил ложные сведения в явочный лист в те вечера, когда убивал женщин. В его явочном листе было написано, что он находился на работе с шести до полуночи, но мы знаем, что парень похищал девушек в девять или в десять часов. Это была явная ложь.

Я повернул голову и взглянул на Столетти, которая, как мне показалось, ничего не поняла.

— Пытаясь создать себе алиби, — пояснил я, — Бургос продемонстрировал, что осознает преступность своих действий. Он хотел избежать разоблачения…

— Да-да, я поняла. — Она повернулась ко мне, но промолчала, словно раздумывая, что сказать.

— У Бургоса был гибкий график, — продолжил я. — Его рабочий день длился шесть часов, но на самом деле он мог работать столько, сколько ему захочется. Он поступил весьма осмотрительно, выбрав себе смену с шести до полуночи. Хотите сказать, это было сделано непреднамеренно?

— Ну… конечно, во всем угадывается смысл. — Она смущенно хихикнула. — Я хочу сказать, вы рассматриваете ситуацию лишь с одной точки зрения. У Бургоса действительно было алиби на момент совершения убийств. — Она посмотрела на меня. — Верно? Он был на работе, а значит, не мог убивать девушек.

Теперь настала моя очередь рассмеяться, и мой смех прозвучал более искренне, чем ее.

— Но его алиби было сфабриковано. Столетти, если вы, предположим, признаетесь, что убили тех девушек — а именно так он и поступил, — а затем объявите себя безумной — как он и сделал, — тогда ваше алиби будет доказывать уже не вашу невиновность, а, напротив, вашу вину.

Она подняла руку в знак полной капитуляции.

— Как бы там ни было, но мы должны поговорить с профессором. Бургос уже не сможет дать свидетельские показания, поэтому без заявления профессора нам не узнать, присутствовал Бургос на работе в положенные часы или нет.

Столетти стала спускаться вниз с холма, мы направлялись на юг. Я заметил, что она ездит намного быстрее, чем я, но, вероятно, значок полицейского давал некоторые преимущества на дороге. Мы обогнули грузовик в тот момент, когда столкновение казалось почти неизбежным, и оказались в опасной близости от крошечного «сааба». Я понял, что еще немножко, и мне понравится эта леди.

— Итак, Олбани был вашим звездным свидетелем, — подытожила она.

— Скажем так, одним из них. Алиби создавало серьезную помеху в расследовании. У стороны защиты были серьезные аргументы, которые доказывали психическую неуравновешенность Бургоса. Но там, где речь зашла о признании преступных намерений, у них не оставалось шансов. После всего, что случилось, они уже не могли выиграть процесс. Надеюсь, мы доберемся до колледжа живыми, — заметил я, когда она продемонстрировала очередной трюк и ловко протиснулась между «камри» и «порше».

— Какой же вы трусишка. И вы также, — сказала она, глядя в зеркало заднего вида, когда водитель «порше» стал сигналить ей. Если бы в тот момент она показала ему средний палец, то произвела бы на меня особенно сильное впечатление. — Вы мне не напарник, — продолжала она. — Но вы знаете Олбани и можете разговорить его, Поэтому я и взяла вас с собой.

— Меня это устраивает. Но я хотел бы вам кое о чем напомнить. Вы должны сотрудничать со мной.

Столетти хорошо знала правила игры. Я получал полный доступ к расследованию. Однако любые правила можно изменить и извратить. Судя по всему, ей не нравилось, как я пытаюсь использовать их в своих интересах.

— Когда мы приедем на место, я буду сама задавать вопросы, — заявила она.

— Спрашивайте его о чем хотите, — пожал я плечами. — А потом я поговорю с ним.

— Вся инициатива должна исходить от меня. Вам понятно?

— Нет. Не понятно. Сейчас вам нужно свернуть. Я знаю короткую дорогу.

Она снова стала спускаться с горы и указала на сумку у меня под ногами.

— Там папка из манильской бумаги, — сказала она. — В ней ваши копии.

Я открыл ее, хотя не любил изучать документы в машине. От этого у меня начинала болеть голова. Но мне почти не пришлось читать, потому что в папке лежало множество фотографий, сделанных после убийства Чианчио. Там находилась фотография самого Чианчио, распростертого на кровати в спальне, все его тело было исколото ножом, особенно ноги и торс, смертельная рана зияла на шее.

Еще я увидел несколько фотографий ножа для колки льда: стальной прут с заостренным концом и деревянной рукояткой, забрызганной кровью Чианчио. Перевернув страницу, я обнаружил ксерокопию старой газетной вырезки с неровными краями, словно кто-то выдрал ее из газеты. Вероятно, фотография в газете изначально была черно-белой, ксерокс только ухудшил качество, однако я тут же узнал лицо человека, который изображен на ней.

Гарланд Бентли.

Я предположил, что фотографию сделали в том же году, когда были совершены убийства. Примерно так Бентли мог выглядеть в то время: его волосы казались гуще, а лицо — не таким круглым. На нем было пальто. Он пробирался, опустив глаза, сквозь толпу журналистов с микрофонами. Я не смог определить, в каком месте сделана фотография. Возможно, около здания суда. В стороне от репортеров, боком к фотографу, стоял еще один человек — в мягкой фетровой шляпе. Казалось, он не сводит с Гарланда глаз, но на фотографиях часто возникает подобный эффект: кажется, что люди пристально смотрят на что-то. Это был довольно молодой мужчина с глубоко посаженными глазами, под одним виднелся небольшой шрам. Его лицо было мне незнакомо, но я сразу поймал себя на мысли, что вряд ли обрадовался, если бы на меня глазел такой зловещий тип.