У жены под кроватью - Людмила Милевская

Там под холодной водой Пончиков мгновенно протрезвел (неслишком, слегка, только слегка) и испытал мучительнейшее чувство вины, о чемтут же слюняво сообщил жене, взбесившейся по непонятной причине.

— Ты где так, скотина, нажрался? — вдруг пожелала знатьГлафира.

И Пончиков понес, такое понес… Андроны едут, иначе и нескажешь, чушь, форменная чепуха. Однако Глафира наблюдать как едут андроны умужа не пожелала и, вопреки обычаю, оскорбилась. Все заверения в любви оназлостно не принимала и вела себя в буквальном смысле холодно: сколько Пончиковни просил, так кран горячей воды и не открыла, ледяной поливала беднягу. Приэтом, поджав губы, она демонстрировала высшей степени недовольство, чтоперенести муж никак не мог. Он так складно врал (как ему казалось), что пора быуже и поверить, а, поверив, простить. В конце концов, утомившись объясняться смолчаливой Глафирой, он (на свою голову) вопросил:

— Глашка, ты че такая надутая?

И тут Глафиру прорвало.

— Ха! — закричала она, мгновенно переходя отпсихологического давления к физическому. — Че я такая надутая?! Брехло! Каждыйдень меня надуваешь и еще спрашиваешь?! Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!

Дальнейшее столь очевидно и заурядно, что нет смысла ипродолжать.

Тем временем Роман, пока Глафира препиралась в ванной смужем, сгонял в кухню и, давясь, слопал последнюю порцию Желтухинской маннойкаши. Слопал, разумеется, из чистой мести, мол будет знать!

После этого он залег на свой матрас и с чувством облегченияприснул, ни о чем не беспокоясь: ведь Глафира заверила, что здесь его непотревожит никто. Заверила и не солгала, хоть в мыслях и обратное держала. Нотак уж вышло, что ей действительно было не до Романа, а ведь тайно она,чертовка, мечтала его совратить.

И совратила бы, думаю, но ночь случилась чрезвычайно дурная— бедняжка Глафира уж не рада была и сама, что затеялась с авантюрой. Обычно влюбви Глафире везло, а тут обозлились на нее сразу все Купидоны. Поначалу всесогласно ее плану шло. Отмыв Пончикова, она, не тратя времени зря, в кроватьего уложила и рядом легла сама. Легла и, сразу отвернувшись, заявила, упреждаязаконные супружеские домогания:

— Я устала, как собака.

— А я, как кобель, — бодро сообщил Пончиков, ни о чем такомкрамольном и не помышлявший.

Желтухин — невольный свидетель семейной исповеди — мысленнохихикнул у себя под кроватью. Со всей самокритичностью он констатировал, чтоимеет гораздо больше прав на такой диалог, поскольку действительно в конце дняустает тем самым образом, о каком наивно помянул Пончиков. Чего нельзя, кстати,сказать о самом Пончикове, который в смысле кобелирования полнейший профан —иными словами, сама чистота и святость.

Подобные мысли навели Желтухина на очень неприятные раздумьяо нравственности. Бедняга начал гадать есть ли нравственность эта в природе илиона всего лишь плод фантазии его классной руководительницы, Аллы СергеевныКоровиной, поскольку в открытую о нравственности говорила только она. Гадать онначал как-то неожиданно, потому что раньше вопросами не задавался и всю жизньбыл склонен думать, что нравственность — действительно плод фантазии старойдевы Коровиной. Так сказать, болезнь ее, измученного половым воздержанием, ума.

Исходя из этого Желтухин до сей поры пользовался девизом:“Живи, как тебе удобно, плюй на других столько, сколько тебе позволят и незабивай мозги бесполезной нравственностью”. И неплохо жил.

А тут, аскетично лежа под кроватью и глядя на цинизмраспутной Глафиры, Желтухин представил себя Пончиковым и вдруг возжелалнравственности. И сразу уперся в проблему есть ли она, нравственность?

Окинув мысленным взором поступки друзей и знакомых, можнобыло бы сделать вывод, что если и есть, то самую малость. Следовательно,нравственность не в природе человека. Но тогда откуда берется совесть? И зачемона человека грызет?

Вопросы совести были особенно близки Желтухину, посколькувставали они перед ним ежечасно, чтобы ни делал он. Вот и сейчас, лежа подкроватью, он подумал, что много в жизни творит зла, вспомнил о подло обманутойЛипочке и закручинился. Так закручинился, что захотел вернуться из командировкинемедленно и загладить вину.

Это случилось как раз в тот миг, когда Пончиков громкозахрапел, а Глафира собралась лезть под кровать к Желтухину. Трепеща ииспытывая слабый страх разоблачения, она жаждала навестить любовника,погрузиться в его жаркие объятия и так далее и тому подобное. Чем она хужеЛипки?

Можно представить ее досаду, когда, выползший на серединуспальни Желтухин вдруг заявил:

— Глаша, я домой. Верни мои вещи.

— С ума ты сошел, — прошипела Глафира. — Как я при муже вещитебе верну? Сейчас же вернись под кровать.

— Но Пончиков спит, — не сдавался Желтухин. — Я вполне могувыйти без всяких помех.

— Нет, он не спит, — возразила Глафира и так яростноущипнула мужа, что тот закричал раньше, чем успел проснуться:

— А-ааааа!

Криком этим Желтухина мгновенно задуло обратно, под Глашинукровать.

— Вот видишь, — прошипела Глафира, когда бедолага-Пончиковвновь захрапел. — Этот припадочный спит тревожно. Не могу я тебя отпустить.

— А что же мне делать? — пригорюнился Желтухин.

— Лежать под кроватью до самого утра.

— До утра?! — ужаснулся Желтухин. — Нет, я лучше в трусахпроскользну.

— А как же Липка?

— Скажу ей, что меня опять ограбили.

— Что ж, иди, — разрешила Глафира и вновь ущипнулаПончикова.

На этот раз бедняга не просто взвыл, он сорвался с кровати ис криком “Клопы! Клопы!” забегал по комнате. Желтухин, разумеется, никуда непошел. Он остался на своем прежнем месте, а Глафира, торжествуя, обратилась кмужу:

— Откуда у нас клопы, чудовище?

— Не знаю, — ответил Пончиков, — но меня кто-то жрет.

— Не выдумывай, — рассердилась Глафира, — ложись лучшеспать.

И Пончиков лег. И почти мгновенно захрапел. А вот Желтухинуне спалось. Он снова выполз из-под кровати, что пагубно сказалось на исщипанномбоку Пончикова. Разъяренная Глафира на этот раз так безбожно впилась ногтями всупруга, что тот зашелся нечеловеческим криком. У Желтухина даже по кожепродрал мороз. С ужасом он подумал: “Вот, горемыка, допился. Белка что линакрыла его? Э-хе-хе, не жилец Пончиков, не жилец”. Иван Семенович и неподозревал о жестоком участии Глафиры.

Но ее можно понять. Женщина тоже была в отчаянии. Она-томечтала сочетать приятное с полезным: приятное — секс (много секса), полезное —рога подруге путем совращения ее мужа и любовника. Любовник, т.е. Роман, былдля Глафиры особенно лакомым, но как тут к нему подберешься, когда невозможносладит даже с Желтухиным. Он все время рвется домой к своей Липочке, черти еераздери.