Алло, милиция? - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

с ней свиданка. Хороша работа в уголовном розыске! Мне у вас начинает нравиться.

— Нас в сто раз чаще имеют, чем мы — секретарш из торговли. Узнал чо полезное?

— Не торопи. Сначала надо расколоть на чистосердечный секс, только потом — на чистосердечное признание. А пока я тебе другое предложу. Умеешь гаражи взламывать?

х х х

Настя объявилась в общежитии только около шести, не предупреждённая заранее о театре, и Егор начинал подумывать подарить билеты Варе с Марылей. Наконец, раздался стук в дверь, и в проёме показалась лохматая голова с веснушками на лице.

— Девочки сказали — ты меня несколько раз спрашивал. Случилось что?

— Случилось! — он с готовностью захлопнул учебник. — Идём на спектакль Театра Сатиры. Если нет других планов, конечно.

— Когда?

— К семи. Скоро выходить.

— Ой… Но это же театр! Надо платье одеть, подкраситься, не просто же…

— Тогда я нацеплю костюм комсомольского чинуши. Вообще-то собирался идти в джинсах.

Только сейчас она обратила внимание на обновку.

— Откуда?!

— Купил. Как начал встречаться с тобой, стало не всё равно как выгляжу. Короче! Вот как есть — такая и иди. Вся публика обзавидуется, больше ни у кого нет столь рыжей подруги.

Не зная, радоваться ли по поводу «не всё равно» или расстраиваться из-за подколки о рыжей, Настя упорхнула. Вернулась через двадцать минут, всё же в платье и с чуть подкрашенными губами.

— Куртку у кого-то одолжил?

— Приобрёл. Слушай! Моя служба открывает неожиданные возможности. Правда, и требует много. В субботу не увидимся, я на задании.

— Каком?

— Секрет. Должен соблазнить любовницу вора в законе и выведать у неё секреты криминального мира. Ты не против?

— Ну что ты! Действуй. Сравнишь со мной и поймёшь — я лучше.

— Никаких сомнений. Но что поделаешь — служба.

Шутка «сравнишь со мной» прозвучала с плохо скрытым внутренним напряжением.

Они отправились пешком, до театра имени Горького было около двадцати минут быстрым шагом. Не располагавшая служебной «шестёркой», Настя носила удобные сапожки без каблука, туфли сунула в сумку.

— Спектакль какой?

— Что-то про аптекарей. Ширвиндт, Мишулин, Папанов. Вспомнил! «Таблетку под язык».

Настюху пробил такой смех, что она на миг даже остановилась, выпустив локоть спутника.

— Аптекарей?! Это пьеса белорусского драматурга Андрея Макаёнка про председателя колхоза. Ты же в школе проходил Макаёнка!

— Проходил мимо и забыл.

— Убиваешь меня! А Короткевича ты хотя бы не забыл? Или Василя Быкова?

Не желая падать лицом в лужу, тем более — его нос находился уже в сантиметре от той лужи, Егор вспомнил имя литератора-диссидента, о котором слышал в КГБ.

— Не смейся. Лучше почитай мне Бородулина.

Без всякой паузы, словно весь день готовилась, Настя принялась декламировать:

Мы больш сваёй ахвярнасцю вядомы,Мы, беларусы,Мы — народ такі.Ахвотна забываем, што мы,Хто мы.ЗгадаюцьНашай памяці вякі[2].

А ведь белорусы — самые близкие родичи русских, но и здесь бродят настроения, которые через шесть-семь лет выльются в требования воли, думал Егор. Потом, после нескольких непростительных ошибок Горбачёва, развалят Советский Союз. Гэбисты вроде Сазонова и Образцова понимают пагубность подобных веяний, но ничего не делают — не могут или не хотят.

— Насть… Бородулин в школьной программе, нет?

— Конечно! И этот стих — в числе рекомендованных. Хоть он на грани дозволенного. Нас учат втолковывать школьникам про великую новую общность — советский народ. А не про особенности белорусской нации.

— Тогда расскажи что-нибудь… Нешкольное.

Они перешли через Немигу.

— Ладно. Слушай. Только — никому. Одну из наших по инстанциям таскали за это стихотворение.

— Могила.

Девушка задумалась буквально на пару секунд, вспоминая слова. Снежинки падали на непокрытую рыжую шевелюру.

Мой товарищ, в смертельной агонииНе зови понапрасну друзей.Дай-ка лучше согрею ладони яНад дымящейся кровью твоей…

Последние слова о том, как солдат снимает и присваивает валенки со своего всё ещё живого друга, потому что "нам ещё наступать предстоит", Настя выговорила глухо, печально, словно через силу.

— Понимаешь? Зою обвинили в том, что она публично на филфаке прочитала стихотворение, воспевающее мародёрство. Но ведь в этих словах — настоящая правда жизни! Жестокая — да. Тысячи людей переписывают «Мой товарищ, в смертельной агонии…» от руки, учат наизусть. Как песни Высоцкого — переписывают друг у друга на магнитофон, а «Мелодия» как издевательство выпустила единственную пластинку с «Утренней гимнастикой».

— Это тоже были стихи Бородулина? Про валенки?

— Ты что! Ион Деген. Танкист. Белоруссию освобождал. Подробностей не знаю, его никогда не включат ни в программу средних школ, ни вузов.

— Думаешь?

— Конечно. Вспомни слова Высоцкого, «поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души». Наши из школьной программы — забронзовевшие, что душами, что пятками. Не порежутся. Бородулин и Короткевич — исключение. Может, ещё несколько. Даже Купала и Колас, написавшие гениальные стихи в начале карьеры, позже они умерли для меня как поэты, раскатанные катком соцреализма, — она резко переменила тему на ещё более скользкую. — У тебя есть коротковолновый транзистор?

— В Речице был. В общаге — ну как я его буду слушать?

— У нас в Гродно два. Папа предпочитает «Немецкую волну» и «Свободу». Я — что полегче, «Голос Америки» и Би-Би-Си. В Гродно совсем не такие мощные глушилки как в Минске. А ещё идут программы польского телевидения. Польское радио слушаем, оно вроде как из братской социалистической страны, но не совсем советское. «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады» по много часов в день.

— Поэтому ты не горишь желанием остаться в Минске и намерена вернуться в своё западенство?

— В Минске мне светит только учительство в средней школе. А в Гродно на базе пединститута открылся университет. Закончу с отличием филфак, поступлю здесь заочно в аспирантуру. Работать буду в Гродно, преподавать. Не волнуйся! Мне ещё полтора года в Минске жить, успею тебе надоесть.

Здесь полагалось опровергнуть, сказать «ну что ты такое говоришь», Егор же всё перевёл в шутку «ах, испугала». Это было не то продолжение, что ожидала Настя, но та смолчала.

За разговорами они дошли до театра. Сдали верхнюю одежду в гардероб, и девушка тут же «включила экскурсовода».

— А знаешь, что в этом здании до революции была синагога? В Минске больше половины населения составляли евреи. Через два дома — вообще историческое место, там подписан акт о независимости БНР, Белорусской народной республики. Правда, её вожди написали