Обратный билет - Габор Т. Санто

Надо бы расписаться, что все получено.

Конечно, но после выгрузки, щурится пожилой.

Как угодно, обиженно отвечает проводник и демонстративно отворачивается. Он уже жалеет, что бегал, тормошился, тележку добывал. Но делать нечего, транспортировка заканчивается выгрузкой. Ладно, я погожу, думает он, тоскливо глядя в сторону деревни. Погожу, коли вам так требуется!

Подходит крестьянин, с ним зять. Тот трогает край шляпы и что-то бурчит в знак приветствия. Проводник и им показывает тележку, будто и так не ясно, что без нее тут не обойтись. Потом, подойдя к вагону, срывает пломбу и откатывает тяжелую дверь.

Ящики стоят нетронутые.

Крестьянин-возчик влезает в вагон, пододвигает ящики к двери, спрыгивает. Вместе с зятем они снимают ящики по одному, ставят их на тележку. В какой-то момент от неловкого движения один из ящиков, покачнувшись, едва не падает у них из рук. Германн Шамуель и его молодой спутник одновременно бросаются к вагону, на лицах у них тревога; но Михай Шуба успевает подхватить ящик, и тот занимает свое место в штабеле.

Только, пожалуйста, осторожнее! Не торопитесь, мы никуда не спешим, говорит пожилой, держась за руку молодого.

Пока идет выгрузка, из помещения станции выходит парнишка, садится на велосипед и катит по дороге, между разморенными зноем, недвижными пирамидальными тополями, к деревне. Это — гонец; он должен сообщить голове: приехали, с грузом, в бумагах значится — парфюмерные товары.

Стало быть, в самом деле приехали, вздыхает голова, ослабляя узел галстука. Подойдя к окну, распахивает его, словно ему не хватает воздуха, но в контору, где не проветрено, но все же прохладно, снаружи льется лишь зной. Голова раздраженно захлопывает створки.

Ступай к моему сыну, скажи, пусть наберется терпения, я к нему тоже потом зайду. Подождем, посмотрим, что они станут делать. Скажи-ка, есть из них кто-нибудь здешний?

Я ни одного не знаю, говорит мальчишка-гонец, взволнованный важностью поручения.

Сколько хоть их?

Двое.

Ну да… Сейчас двое, потом остальные явятся… А зовут их как?

В путевом листе только один записан, Германн Шамуель.

Этот и не отсюда вовсе. Этот наверняка не был в… Не договорив фразу, он замолкает.

Теперь он совсем ничего не может понять. Лавочкой, где продавали всякую парфюмерию, владел Тёрёк. Может, он завещание успел написать? Или продал лавку, еще до того как… Нет, это вряд ли. Он ведь должен был оформить сделку официально, налог уплатить, то, се. Иначе договор о продаже не действителен, и с новым владельцем разговор будет короткий.

Голова Иштван Шемьен думает о своем сыне Арпаде, который три года назад был в парфюмерной лавке продавцом, потом стал приказчиком, потом, на бумаге, владельцем, а после того как Имре Тёрёк летом тысяча девятьсот сорок четвертого года вместе с семьей покинул деревню (голова пользуется такой формулировкой, когда его спрашивают; правда, его почти никто никогда не спрашивает), Арпад стал полным хозяином лавки.

Может, теперь пора вздохнуть свободно?.. Появись тут сам Тёрёк, объясняться было бы нелегко; тем более что с Арпадом хозяин лавки всегда хорошо обращался… А если кто другой станет на имущество Тёрёка претендовать, значит, сам Тёрёк уже не вернется… Голова, тяжело вздохнув, затягивает узел галстука. Да, жизнь — борьба, а молодежь нынешняя послабей будет, чем в наше-то время. Не будь у них такой опоры, как мы, не смогли бы они устоять.

В общем, ты ступай к моему сыну и скажи ему, чтоб сидел спокойно. Я пока тут останусь. Может, они сюда сначала приедут, и надо будет что-нибудь сделать.

Мальчишка кивает, выходит и, вскочив на велосипед, катит вдоль улицы к парфюмерной лавке. Там он пытается войти, но дверь оказывается закрытой. Он дергает ручку, стучит в стекло — никакого ответа. Непонятно… Никогда Арпад не закрывает днем, и перерыва на обед у него не бывает.

Арпад! Шемьен!

Тишина. За дверью темно, хотя таблички «Закрыто» нет. Мальчишка, перебежав улицу, стучит в окошко дома напротив: Арпада не видали сегодня?

Утром был здесь, открыл как обычно, отвечает в окно старуха. А потом не знаем, не видали… Правда, и не смотрели особо…

Мальчишка едет назад, в правление, с вестью: лавка закрыта.

Арпада нет в лавке?

Нет, господин голова.

Иштван Шемьен ушам своим не верит. Про Арпада много всякого можно сказать, но парень он аккуратный и от работы не отлынивает. Будь хоть землетрясение, он все равно свою лавку откроет. Не может такого быть, чтобы как раз сейчас его не было! Знает ведь, что они сегодня должны приехать…

Голова садится в бричку: придется проверить самому. Он любит ездить: больше ни у кого в деревне нет такой легкой и послушной упряжки. Белоногая кобылка просто стелется над землей, когда он правит. Не спрячь он ее, когда русские проходили через деревню, не видать бы ему больше лошадки как своих ушей. Но ничего, Бог миловал, и с тех пор кобылка эта ему дороже любой, молодой и здоровой.

Ступай, свободен пока! — кидает он с козел мальчишке-посыльному — и выворачивает на улицу. Мальчишка неторопливо едет на почту, радуется, хоть часок можно побездельничать.

Иштван Шемьен гонит вовсю, помахивая кнутом над лошадкиным крупом, и хмурится: куда мог деться Арпад? Знает ведь, что сегодня должен на месте сидеть как пришитый! Они договорились, что Арпад должен делать… Правда, голова и сам до сегодняшнего дня надеялся, что все обойдется. Что произойдет чудо и они не приедут. Надеялся, даже когда пришло письмо, в котором они сообщали о своем приезде и просили помощи. Ну он-то еще мог бы встать в позу: дескать, правление — не транспортная контора, чтобы помогать всяким! Пускай сами организовывают. Но на Арпада тошно было смотреть, видно было, что боится он этой встречи. Размазня потому что, не способен самостоятельно действовать. Ни в политике, ни в лошадях не понимает. В бабах — и подавно! Позорище просто: даже для воинской службы был признан негодным. Вырождается молодежь ко всем чертям… Этого только книжки всегда интересовали. Романы, стихи. Тут он в мать пошел, как и здоровьем: легкие у него слабые… Книжный червь, словом… Но лавку держал на уровне. Что в комитатском центре есть,