Янтарь - Елена Синякова

Просто вернулся! Пусть не целым и невредимым, но живым!

— ….Я хочу все рассказать, — прошептала я. не сразу собравшись с духом, чтобы поднять ресницы и увидеть перед собой семью Янтаря.

Вот она.

Вся в сборе.

Большая, разношерстная, и на первый взгляд такая нескладная и странная.

Я видела перед собой ненавистных Кадьяков. Гризли. человеческих девушек, но в том, как они находились рядом друг с другом, поддерживая и касаясь раскрытыми ладонями в молчаливом понимании гнетущей боли, не оставляло сомнений в том. какими близкими и дорогими они были друг для друга.

Пока сложно было представить, как они все смогли найти друг друга и так сплотиться, что отец называл своими детьми не только всех Беров независимо от рода, но и человеческих девушек.

Он и сейчас сидел рядом с застывшей Златой, осторожно обнимая ее за плечи, и глядя на меня хоть и тяжело, но не злобно.

Глядя на них теперь, я понимала почему Янтарь был именно такой — открытый, солнечный, теплый, обволакивающий своей поддержкой и добром, подобно летнему душистому солнцу, в котором стоял аромат полевого меда и ярких цветов на лугах.

Разве он мог быть иным, когда за его спиной была такая поддержка и любовь, о которой любой нормальный человек мог только грезить в самых сокровенных снах?

— Расскажешь, девочка! Но сначала выпей чаю и успокойся! Ты вся дрожишь, как осиновый листик!

Когда в комнату поспешно вошла красивая женщина с белоснежной длинной косой и с подносом в руках, отчего помещение тут же наполнилось невероятными ароматами домашней свежей выпечки и какого-то травяного чая, я снова подумала, что не заслужила их заботы и доброты к себе, отчетливо понимая, что когда они узнают всю правду, то просто выкинут меня из этого чудесного дома.

И будут правы.

— …спасибо, я ничего не хочу, — выдохнула я хрипло и едва удерживая себя оттого, чтобы не убежать, спрятаться где-нибудь в снегу, чтобы долго-долго рыдать и проклинать себя, а потом замерзнуть насмерть, ведь это я стала бедой на голову этой замечательной семьи, и из-за меня пострадают два Бера, чьи сердца и души не знали страха.

— Зои! Ради всех детёнышей тюленей! Потом успеете накормить, обогреть, помыть и уложить спать! Можете даже запеленать и нацепить подгузник, если вам не хватает мелких спиногрызов! — пробасил отец, заговорив впервые с того момента, как мы все покинули поляну, заставляя меня испуганно поёжится, — Но не сейчас! Сейчас нам нужно поговорить и понять всю сложившуюся ситуацию!

А женщина была явно не из робкого десятка, когда и бровью не повела на басистый бас, спокойно и целенаправленно прошагав до меня, чтобы поставить на подлокотник кресла поднос, недовольно сверкнув на отца глазами:

— Даю ровно пол часа! Потом никого даже спрашивать не буду: приду и заберу всех девочек!

С этими словами женщина спокойно и величественно удалилась из комнаты, словно понимая, что чем меньше будет сейчас людей. тем мне будет легче дышать и говорить…наверное.

Но когда с десяток глаз уставились на меня, я поняла еще раз, что ничего не будет просто.

Вам когда-нибудь приходилось скрывать что-то долго и мучительно, болезненно неся в себе, чтобы потом во всем признаться?

Знаете это удушливое чувство стыда и безысходности, когда уже нет возможности избежать правды, но боясь этого не потому, что получишь заслуженное наказание, а потому что не сможешь больше смотреть в глаза людям, которые были дороги?

Говорят, что груз тайны так велик, что, рассказав ее, какой бы страшной и тяжелой она не была, на душе становится легче.

Это неправда.

На душе становится пусто от осознания того, что назад ничего не вернуть, и ты своими собственными руками разрушил тот хрупкий шанс на счастливое будущее, которое было так близко…

Чувство обреченности и черной дыры в груди — вот что значит раскрыться.

— Палачи пришли за мной не просто так. Я виновата в том, что рассказала человеку не только о нашем роде, но и Берсерках в цепом, — проговорила я отчетливо и безжизненно, уже ни на что не надеясь и ожидая, как сейчас поднимется волна криков, проклятий и возможно даже попыток выкинуть меня из дома.

— Это мы уже и так поняли. А теперь подробно и с самого начала, — сухо, но на удивление спокойно выдал Карат, усаживаясь рядом с отцом на подлокотник кресла, — Откуда ты, кому именно рассказала, и что случилось потом? Палачи не стали бы покидать своих запредельных загадочных земель, если бы все было так просто!

А погрома и криков не будет?

Я ошарашено окинула сосредоточенным взглядом семью, впервые позволяя себе прислушаться к тому, что они чувствовали.

Да, конечно, все были расстроены, были злы по поводу сложившейся ситуации.

А еще буквально под потолком витало напряженное ожидание моего более развернутого рассказа.

…Но не было ненависти, направленной ко мне острыми раскаленными стрелами, отчего я растерялась настолько, что первое время никак не могла собраться с мыслями, ожидая вовсе не такой реакции.

— Ты родилась не в лесу, дочка? — мягко спросил Сумрак, должно быть, лучше остальных понимая, что я в таком замешательстве, что сама не начну, когда стала перебирать собственные пальцы, теперь понимая, что мой позор не закончится так быстро, как я мечтала.

Меньше всего на свете я бы хотела рассказывать о том, что было со мной перед семьей Янтаря, словно я все еще надеялась на то, что после всего услышанного они позволят ему вернуться ко мне.

— Нет, — с трудом смогла просипеть я, откашливаясь, чтобы прочистить горло, и пытаясь отбросить от себя все чувства, отвечая словно была на допросе: максимум информации-минимум эмоций, — Я родилась в деревне и жила в ней до последнего времени.

— Одно из поселений Бурых? — тихо обратился Карат к Сумраку, и пусть этот вопрос предназначался не мне, все таки тихо выдохнула:

— Боюсь, что нет Папа не был таким большим и сильным, как вы, но он был единственным крупным мужчинои в нашем поселении. Да и я оды все равно почувствовала других Берсерков, будь они близко.

Старшие Беры молча переглянулись, но вслух ничего не сказали.

— А твоя мама? — снова первым заговорил Сумрак все так же мягко и успокаивающе, но даже его голос и теплые серые глаза не могли остудить мою пылающую в агонии душу.

— Умерла.

— Роды? — пробасил отец.

— Нет, болезнь. Я была единственным ребенком…до рождения Молчуна. Но не настолько большой и крупной, чтобы со мной были проблемы при родах.

— Я так и подумал, — буркнул отец, откидываясь в кресле назад и поджимая губы, но ни на секунду не убирая рук с плечей молчаливо застывшей Златы, чьи ресницы еще ни разу не дрогнули с того момента, как она услышала о Лютом.