Последние сто дней рейха - Джон Толанд

Граф уже привык к быстрым переменам в поведении Гиммлера и попросил сделать еще несколько уступок, которые тут же были сделаны. Воодушевленный, Бернадотт спросил, можно ли шведкам, вышедшим замуж за немцев, вернуться на родину.

— Я не склонен посылать немецких детей в Швецию, — сказал, нахмурившись, Гиммлер. — Там их воспитают в духе ненависти к своей родине, а другие дети будут плевать в них из-за того, что их отцы немцы.

Граф заметил на это, что отцы должны радоваться, зная, что их дети находятся в безопасном месте.

— Их отцы, я не сомневаюсь, предпочтут, чтобы они росли в хижинах, чем в замках в такой враждебно настроенной стране, как Швеция, — резко возразил Гиммлер, но согласился сделать все возможное.

— Вы можете счесть это сентиментальным и даже абсурдным, но я дал клятву верности Адольфу Гитлеру, и как солдат и немец я не могу нарушить эту клятву. Именно по этой причине я не могу делать то, что противоречит планам и пожеланиям фюрера.

Еще несколько мгновений назад Гиммлер пошел на уступки, которые привели бы Гитлера в бешенство, а теперь он начал вторить фюреру, повторяя его слова о "большевистской угрозе" и предрекая конец Европе, если рухнет Восточный фронт.

— Но ведь Германия была союзницей России в один из периодов войны, сказал граф. — Как это может согласовываться с тем, что вы только что сказали?

— Я предвидел такой вопрос, — сказал Гиммлер, признавая, что была допущена ошибка. Он стал с ностальгией вспоминать молодые годы, проведенные в южной Германии, где его отец был воспитателем баварского принца, вспоминал свою службу в звании старшего сержанта во время первой мировой войны и его вступление в национал-социалистическую партию в самом начале ее создания.

— Это было время, овеянное славой! — воскликнул Гиммлер. — Мы, члены движения, подвергали постоянной опасности свои жизни, но мы не боялись: Адольф Гитлер вел нас вперед и сплачивал в единое целое. Это были самые замечательные годы моей жизни! Тогда я мог бороться за то, что я считал возрождением Германии.

Бернадотт вежливо спросил об обращении с евреями.

— Разве вы не признаете, что среди евреев есть порядочные люди, как и среди людей любой расы? — спросил он. — У меня много друзей среди евреев.

— Вы правы, — ответил Гиммлер, — но у вас в Швеции нет еврейской проблемы и вы, следовательно, не можете понять немецкой точки зрения на этот вопрос.

В конце разговора, продолжавшегося два с половиной часа, Гиммлер пообещал дать конкретный ответ до возвращения Бернадотта в Швецию, а граф подарил Гиммлеру, интересовавшемуся скандинавским фольклором, книгу XVII века с песнями, исполнявшимися под барабан.

Гиммлер сказал, что он "глубоко тронут", и спросил Шелленберга, подобрал ли тот хорошего шофера для графа. Получив утвердительный ответ, рейхсфюрер улыбнулся.

— Хорошо, а то шведские газеты напишут потом большими буквами: "Военный преступник Гиммлер убил графа Бернадотта".

В Берлине Шелленберг проинформировал Кальтенбруннера о встрече. Шеф РСХА обвинил его в "чрезмерном влиянии на рейхсфюрера", а генерал-майор СС Генрих Мюллер, начальник гестапо, проворчал, что "всегда случается одно и то же, когда господа, считающие себя государственными деятелями, уговаривают Гиммлера принять одну из их идей". А эта конкретная идея была, по мнению Мюллера, "совершенно утопической".

Бернадотт вернулся в кабинет Риббентропа. Министр иностранных дел, казалось, был готов помочь в большей степени, чем раньше, но его непереносимый юмор только сбивал Бернадотта с толку, и он, не надолго задержавшись, ушел.

Риббентроп немедленно вызвал доктора Клейста и предложил ему сесть в кресло, в котором совсем недавно сидел граф.

— Что же все-таки представляет из себя граф? — спросил он. — Кто за ним стоит? И какие у него планы, кроме спасения скандинавов?

Клейст заметил большой кожаный бумажник, лежавший на обивке кресла. Он поднял его, и из бумажника выпал паспорт.

— Что это? — спросил Риббентроп.

— Бумажник вашего последнего посетителя.

Клейст протянул его Риббентропу, считая, что тот просмотрит его содержимое, но министр положил бумажник в большой конверт и попросил передать его Бернадотту.

— Я уверен, он спохватится.

В тот момент, когда Гиммлер вел переговоры, которые, как он надеялся, приведут к заключению мира, его группа армий распадалась на глазах. Штейнер был вынужден отвести свои войска на первоначальные позиции, а главное наступление 3-й танковой армии без Венка оказалось безуспешным. Полная катастрофа на Востоке казалась настолько неминуемой, что и другие высокопоставленные чины Германии также начинали подумывать о том, что единственной надеждой для «фатерлянда» оставалась дипломатия — или безоговорочная капитуляция.

14 февраля Эйзенхауэр встретился с Монтгомери в своем штабе в Бельгии. Спорная проблема командования все еще очень беспокоила Эйзенхауэра. Он жаловался на то, что Маршалл и члены Объединенного комитета начальников штабов постоянно критикуют его за то, что он проявляет себя в большей степени британцем, а премьер-министр (Черчилль) и начальники британского штаба — за то, что он склонен принимать решения в пользу американцев". Каково было мнение Монтгомери о такой ситуации? Обычно точка зрения фельдмаршала была определенной: если бы ему разрешили нанести главный удар при поддержке 9-й армии Симпсона, то Монтгомери считал бы нынешний расклад сил удовлетворительным. После беседы с Монтгомери Эйзенхауэр остался доволен, и это подтверждалось улыбкой на его лице.

Через девять дней вода в реке Рур несколько спала, что позволило начать операцию «Граната», в которой участвовало 303 243 солдата. 23 февраля в 2 часа 45 минут артиллерия 9-й армии начала мощную артподготовку. Через сорок минут она закончилась и четыре пехотные дивизии начали переправляться через реку.

На севере Монтгомери удалось сделать то, что неделю назад казалось невозможным, — он взял ситуацию под контроль. Операция «Истина» была возобновлена, и войска медленно, но уверенно продвигались через залитые водой равнины и густые перелески. Клеве и Гох удалось захватить в результате яростных уличных боев. Монтгомери облегченно вздохнул, узнав о падении Гоха, который представлялся последним бастионом Западного вала. Однако следующий город стал еще одним «Гохом», а вслед за ним еще и еще. Одиннадцать немецких дивизий сосредоточились на узкой полоске земли между Руром и Рейном и собирались стоять до конца. Было очевидно, однако, что достигнутый тяжелой ценой успех британских и канадских войск намного облегчил задачу Симпсону. К ночи американцы успешно форсировали реку на широком участке фронта ценой жизни девяноста двух солдат. На следующий день немецкая артиллерия попыталась остановить саперные подразделения Симпсона, но она не помешала установить через Рур семь тяжелых понтонных мостов для переправы танков и двенадцать легких.