Гортензия - Жак Экспер

– В моем возрасте всегда что-нибудь болит, не забывай, что мне пятьдесят один год.

– Разве это старость? Вы еще молоды.

Улыбка сошла с ее лица.

– Ну, раз ты говоришь… – затем после недолгой паузы добавила, как бы беседуя сама с собой: – Пятьдесят один год, прожитый впустую, если не считать…

Фраза повисла в воздухе. Закончит она ее, в конце концов?

– Если не считать, что? Расскажите, пожалуйста!

– Если не считать…

В словах Софии было столько горечи, что внезапно воздух словно зарядился ее болью, и меня накрыла волна сострадания к этой женщине с невидимыми миру ранами. Несмотря на всю мою настороженность, я почти забыла о вопросах, мучивших меня уже неделю. Горе Софии сделалось моим горем.

Не желая упускать этот момент, я взяла Софию за руку и нежно ее погладила. Она опустила глаза, и я чуть не разрыдалась. Заговорила я с необычайной мягкостью в надежде ее поддержать:

– Нет ничего прекраснее жизни, – изрекла я очередную банальность. – Всегда повторяю это себе, когда теряю самообладание.

– Мою жизнь вряд ли назовешь прекрасной.

Встав из-за стола, я подошла и обняла ее. София прижалась ко мне, теперь уже рыдала она.

– Не плачьте, пожалуйста! – Все, что я могла сказать.

Через мгновение она высвободилась из моих объятий, вытерла мокрые от слез щеки обшлагом рукава.

– Давай доедим курицу, а то совсем остынет.

– Вы в порядке?

– Ну конечно, в порядке. Извини, накатило что-то, и я расчувствовалась. Видишь, все уже прошло.

София смахнула последнюю слезинку и широко улыбнулась.

– Я в отличной форме, не волнуйся, – проговорила она.

Я снова села и взялась за куриную ножку. Но я не собиралась на этом успокаиваться, особенно в столь подходящий момент.

– Вы были когда-нибудь замужем?

– Какая же ты любопытная, Эмманюэль! Нет, никогда. – Потом бросила на меня лукавый взгляд: – Но в моей жизни были мужчины, ведь я тоже была молодой!

Не знаю почему, но я ей не поверила, и смешок Софии показался мне притворным. Однако стоило поддержать игру, может, она пустится в откровения? Я слишком уж мало о ней знала.

– Значит, вы были еще та шалунья?

– Не стоит преувеличивать.

– Могу дать голову на отсечение, что да! И у вас никогда не было детей?

София спокойно ответила, словно этот вопрос не имел большого значения:

– Была дочь, но она исчезла.

– Исчезла? Что вы хотите сказать?

– Умерла.

– Умерла?! – невольно вырвалось у меня.

– Все это было очень давно. Такова жизнь. Давай поговорим о чем-нибудь другом…

У меня все похолодело внутри от признания Софии, я чувствовала себя раздавленной. Однако я продолжила:

– Но ведь это ужасно! Сколько вам, наверное, пришлось страдать.

Наступила тишина. Потом я тихонько спросила:

– Как ее звали?

– Тебе действительно интересно?

– Конечно.

– Гортензией, любопытная девочка.

– Гортензия… Красивое имя.

Я потянулась к ней, чтобы снова взять ее руку, разузнать подробности страшной трагедии. Но София отшатнулась и встала с места.

– Не хочу сегодня об этом вспоминать. Ради бога, не будем портить себе такой замечательный день. Когда же ты доешь свою курицу? Уверена, она совсем холодная.

С трудом заставила я себя проглотить еще кусочек. Признание Софии полностью отбило у меня аппетит.

– Да нет, все отлично, она еще теплая.

– На десерт у нас фруктовый салат, но у меня осталось немного фисташкового мороженого. Что предпочитаешь?

Я выдавила из себя улыбку.

– Фруктовый салат, я его обожаю.

София выбором осталась довольна.

– Он превосходно мне удался, вот увидишь. Я добавила туда листики свежей мяты.

Она снова замкнулась в себе, и я поняла, что сегодня уже ничего от нее не добьюсь, она и так много сказала. В следующий раз, возможно, она еще что-нибудь мне откроет. Вспомнив о запертой комнате, я подумала, что наконец-то ее тайна раскрылась: в ней хранились воспоминания об умершем ребенке Софии и ее прошлой жизни, полной страданий.

Вот о чем я размышляла, пока София, что-то мурлыча себе под нос, готовила нам кофе. И я могу поклясться, что напевала она детскую считалочку.

После кофе все пошло наперекосяк.

Все испортилось.

Мы допивали по первой чашке, и София спросила, хочу ли я вторую. Я согласилась. Надо сказать, ее песочное печенье и кофе – божественное сочетание. София покупает их в пятнадцатом округе. «Для тебя я еду через весь Париж», – обычно говорит она, когда раскладывает их на блюдечке жьенского фарфора возле моей чашки. За исключением последней субботы, каждый раз я уношу пакетик с собой, «маленький недельный запас», как она шутливо замечает.

Преодолев тяжелый момент, когда она рассказала о смерти дочери, мы закончили завтрак очень приятно, болтая о том о сем. Вернее, главным образом обо мне. Софию интересовало буквально все, и притом у нее был уникальный дар раскручивать собеседника, вызывая его на откровенность. И я почти добровольно сообщила ей размер своей зарплаты, выдуманные имена последних любовников (имя Сатурнен привело ее в восторг, «еще тот, наверное, бабник был твой дружок?»), но потом, как всегда, разговор перешел на мою жизнь с отцом.

София спросила, как бы между прочим:

– А та женщина, подруга отца, о которой ты говорила, какая она?

– Вполне симпатичная, но я редко с ней вижусь.

Ответила я кратко, потому что не хотела о ней говорить. Но София не унималась.

– И это все? Ты не из болтливых, дочка. Красивая? Сколько ей лет?

– Раньше подружки бывали моложе. За пятьдесят, но она отлично сохранилась, надо признать. Расцвет осени, как говорят, – пикантная, с хорошими манерами, всегда прекрасно одетая. Очень привлекательная, хотя и, на мой вкус, слишком увлекается косметикой.

– Похоже, ты ее недолюбливаешь.

– Вовсе нет.

– Маленькая лгунья! – с улыбкой произнесла она.

У Софии хорошо работает интуиция, она права – мне с трудом удается скрывать неприязнь к Изабелле.

– Как ее зовут?

– Изабелла.

– Ах, да, вспомнила. А дальше?

Тон у нее был наигранно-непринужденный, в словах чувствовалась фальшь.