Две сестры и Кандинский - Владимир Маканин

— Помолчи!

Ольга оглянулась… Батя совсем рядом.

— Извините, Сергей Сергеич. Мы о своем.

— Я понимаю, дочка.

— Когда сестры говорят меж собой, их слова кажутся спутанными… Если со стороны.

— Я понял, Оля… Я со стороны… И умею, когда надо, не расслышать.

Батя разливает вино, рассказывает:

— Что касается запутанных, непонятных слов, Оля, я вдруг припомнил…

Инна уже принесла бокалы и простецкий сыр. Сменила скатерть. Стол наскоро сделали более праздничным.

— …Что касается запутанных слов… Есть, Ольга, такой далекий город Хабаровск. На Амуре стоит. Там мой друг Буянов Николай… Я уже тебе о нем говорил — тихий, кроткий, шепчущий человек, а фамилия Буянов. Тот самый, что тебе альбомчик…

— Спасибо. Подарок замечательный.

— Буянову спасибо… Пять лет зэком. Затем еще пять зэком и пятерка ссылки. Затем без права выезда… Он филолог. Вот у кого бывали запутанные слова. Краси-иво! Очень красиво… Но туман.

Инна: — Что за филолог, если не умеет напустить туману.

— Сейчас, конечно, пенсионер… Он как-то мне рассказывал, что в стихах Ахматовой, известной нашей поэтессы, есть такое выражение невстреча… Я сразу запомнил… Говорили, что даже стукачок, который слова Буянова отслеживал и метил, все время путался — никак его невнятицу не мог собрать в кучку. Подслушивал… Записывал… Однако туман! и ничего отягчающего… Что значит настоящий филолог!

Ольга, Инна и Батя смеются.

— Притом что мой друг Буянов не хитрил. Он сам по себе. Он такой. Одно-два его слова понимаю. Но четыре слова, если подряд, никак… Шепчущий! Шептун! Бормотун!.. Как только не обзывали зэки тихого человека — притом что такая у него разгульная фамилия!.. И стукачок нервничал, с ума сходил, а Буянов знай нашептывал.

Инна смеется: — Языковой барьер!

— Ой-ой!.. С таким языковым барьером в лагере, по обыкновению, забьют насмерть. Простаков, которые шепчут… которые вполголоса и косят под больного, всегда бьют. Тоже ведь зависть. У «больного» пайка вроде как получше, повесомее… Но мой Буянов из бесстрашных — он знай шептал и шептал свое.

Инна: — Каков, однако, филолог!

Батя: — А каков его туман. Это ж надо такое в словах подметить — невстреча!

А вот у них сегодня как раз… встреча!.. Все трое выпили и повеселели. И чокнулись еще разок за филолога! И привет всем шепчущим в мире!.. И привет далекому городу Хабаровску!

Сближение дало себя знать. И уже отчасти как своего, как близкого Инна предупреждает Батю — просто на всякий случай:

— Сергей Сергеич. Просьба… Тут приплелась старая пустая история. Не надо при Артеме про Олю и Максима.

Батя: — Ты могла мне этого не говорить, дочка. Само собой… Я ведь сказал — я чувствую, я разбираюсь, я слышу, когда промолчать. Не волнуйся, дочка.

И конечно, вино в разлив.

Батя Ольге: — Такая вот моя с Максимом невстреча и такая вот твоя несвадьба. Обещал ли он хотя бы звонить?

Ольга: — Он уже в Новосибирске. Все, что я могу сказать.

Инна: — Сергей Сергеич, вы сами говорите не хуже, чем ваш туманный филолог Буянов… Несвадьба, вы сказали?

Батя: — И впрямь!

Ольга невесело смеется: — А можно и мне начать шептать? Можно, я с каждой хлопнувшей пробкой буду тихо-тихо шепотком повторять — несвадьба!.. несвадьба!.. несвадьба!..

* * *

Оставив в одной из отведенных ему дальних комнат вещи и с дороги переодевшись, Артем вернулся и… и видит застолье в разгаре!

На полу не как-нибудь — ящик вина. Настоящее каре! башка к башке!.. Сияющие издалека серебристые головки шампанского.

— Ого! Бессмертный напиток!.. Шампанское ящиками! Что здесь празднуется, господа?

Уместна вполне шутка, насмешка, и сам же Артем спешит отшутиться, на всякий случай опережая других: — Неужели вспомнили о моей речи? Не иначе как о годовщине атаки на цензуру?.. А кто автор празднества? Кто угощает?

Ольга: — Некий Марлен.

Артем: — Имя грозное.

Батя: — Ничуть не грозное. Мой друг — Марлен Иваныч. Вино прислано в подарок Ольге. Вино не должно смущать… От хорошего человека — к хорошему. Подарок. Гостинец!

Инна втягивает Артема в общее застолье: — Вот тебе наш единственный красивый бокал.

Артем: — Мы, Инна, здесь по делу.

Батя: — Дело делом. Но не с порога же… Артем Константинович! Посидите и выпейте с нами. Я ведь тоже гость и тоже с дороги.

Батя выпил: — Ух, вкусно!.. А где юное племя?.. Я все думал — ну кому? Кому пить шампанское? Целый ящик!.. А вот и люди вокруг!

Инна: — Артем, тебя пригласили.

Артем уже свободно, без излишней ломки садится за стол. С простецкой присказкой: — Ну, кому выпить и с кем выпить — у воронежских такой проблемы не бывает.

Инна, с иронией: — Неужели народ пьет?

Артем: — Случается.

Инна: — Я, Артем, в том смысле — как правильнее?.. Народ пьет? Или население пьет?

Артем: — Помню твои подначки. Смейся, смейся!.. А о моем различении «народа» и «населения» уже опять в газетах заговорили. Вспомнили и вдруг… Не только о моей атаке на цензуру.

— А ссылаются?

— На автора?.. Не всегда. Но в наши дни автор не капризен. Хоть как, а пусть цитируют!

У Бати в руках заплясала вторая бутылка:

— Раз уж мы вынуждены скоротать вечер вместе, давайте этому вечеру радоваться. А иначе, как любит повторять мой шепчущий сибирский друг Буянов… невстреча!

Артем: — Красивое слово.

Сочный звук вылетевшей пробки. Хлоп-п!..

Артем: — О!.. Альбом с Кандинским… Недавний?!

Инна: — Сергей Сергеич привез Ольге.

Артем рассматривает: — Издалека альбомчик… Издательство маленькое, но известное.

А Батя уже сворачивает разговор в крутую колею прошлых лет. Как у многих мятых жизнью и бывалых, в голове у него (у них!) горькая и стойкая ассоциативная связь. Выпили — и сразу о «колючке», о двухъярусных, о жестких нашенских нарах.

— …Когда у зэков начиналась драка, мой филолог — сами зэки потом рассказывали — стоял, не убоясь и не убегая. Бледный-бледный. Но вялую грудь вперед — и нашептывал строчки…

— Неужели Ахматову?

— Нет, нет. Когда уже позже… много позже… я спрашивал — мой Буянов объяснил, что причина не обязательно в Ахматовой. Причина не обязательно в стихах. Причина в том, что, когда ты что-то себе шепчешь, ты — другой. Ты шепчешь — и ты уже другой… И тебя уже не напугать никому… «Как молитва, что ли?» — поинтересовался я, а туманный Буянов и мне прямо в ухо зашептал — шу-шу-шу-шу.