Белая Сибирь. Внутренняя война 1918-1920 - Константин Сахаров

Я взял у адъютанта Георгиевский крест и осторожно, чтобы не разбудить раненого, приколол его на грудь егерю. Но он открыл глаза, большие, блестевшие радостным блеском, и начал быстро говорить, двигая с трудом своими запекшимися губами:

– Благодарствую, ваше превосходительство… ох… покорно благодарю. – Он нежно, торопливо гладил и новенький крест на черно-желтой ленте, и мою руку. – Как эт-то мы побежали в атаку… пулеметы их трещат, наши стали падать ранеными… ну, залегли мы в канаве… Вижу я… ох… вижу, красные солдаты руки поднимают кверху, сдаваться хотят… Мы было к ним, а тут как раз из леса выбежали комиссары и давай красноармейцам грозить револьверами… ох…

– Помолчи лучше, голубчик, тебе нельзя говорить, – остановил егеря доктор.

Тот перевел на него глаза, посмотрел строгим, мимолетным взглядом и зашептал еще быстрее:

– Смотрю я, красноармейцы заругались с комиссарами; один комиссар взял да как стрельнет в голову одному своему пулеметчику, а он все руки кверху поднимал… идите, значит, – мы-то, – берите нас… Упал тот замертво. Ну, не стерпел я, прыгнул и побежал в атаку… Бегу и все норовлю комиссара-большевика достать. А он в меня все стрелит. Ну как добежал да как хвачу его прикладом, так он и повалился.

Усталый егерь откинулся на подушку и снова закрыл глаза.

Через несколько коек дальше встает при моем приближении другой егерь, молодой безусый парень, и стоит, неестественно как-то согнувшись в пояснице. Тихая ласковая улыбка трогает его бескровные губы.

– Мы, ваше превосходительство, вместе с им в атаку бежали…

– Куда ранен?

– Вот сюды, в живот, – показывает он пальцем.

– Как – в живот? Чего же ты стоишь, когда лежать должен.

– Никак нет, ваше превосходительство, я могу стоять, когда начальство…

– Доктор, почему он не в постели и не перевязан?

– Да, он, очевидно, не в живот ранен, – с такими ранами не стоят на ногах. Куда ты ранен, голубчик? – обратился доктор.

– Да вот сюды, – ткнул себе пальцем на живот егерь.

– Не может быть, ваше превосходительство, он что-то путает.

– Ну, осмотрите его сейчас же.

Положили егеря, раздели. Оказалось, ранен пулей в живот навылет и кое-как перевязан полевым санитарным пакетом.

Большинство наших раненых в этот период не хотели эвакуироваться в тыл и после нескольких дней госпитального лечения просились обратно на фронт. Так все понимали необходимость поддержать тех героев, которые изнемогали в непосильных боевых трудах, добывая для России победу, свободу и жизнь. Не понимал только этого тыл.

Верховный правитель, вернувшись в Омск от меня, прислал также свой конвой, который вступил в бой под начальством своего командира полковника Удинцова и оказал много помощи. Но все это были капли в море; тыл пополнений для наших частей не давал.

Я не могу описать и сотой доли тех блестящих боевых дел, которые совершили войска 3-й армии. Каждый день был наполнен подвигами. Все части работали одна перед другой. Участник трех войн, перевидавший в течение моей двадцатилетней офицерской службы много боев, сражений, нескончаемую вереницу картин напряжения воли и геройства человеческих масс, я свидетельствую, что никогда не было выносливости, самопожертвования, подъема и храбрости, подобных тем, которые русская народная армия проявила в эту осень 1919 года. Люди шли и дрались сутками и неделями почти без отдыха, зачастую не получая пищи, полуодетые и плохо снабженные. Но они шли вперед. И умирали, и побеждали. Ибо они видели перед своими духовными очами образ великой Родины с окровавленным телом, в рубище, с печальными, как само горе, глазами, в которых стояли слезы позора и отчаяния. И призыв…

Благодаря беззаветному самопожертвованию командного состава, наших офицеров, и вере в успех была достигнута полная согласованность в действиях, постоянная поддержка и помощь друг другу.

Только все это и давало возможность довести дело до конца. 31 сентября, после месяца непрерывных боев, красные были отброшены за Тобол.

Наши войска могли свободно вздохнуть несколько дней.

Насколько поредели за время этой операции ряды 3-й армии, как мало осталось бойцов, можно судить из таких фактов: при наступлении наши действия основывались главным образом на широком применении маневра; почти всюду нам удавалось комбинированными действиями и обходами бить превосходного в числе противника. Почти в каждом деле брали в плен красноармейцев, иной раз по нескольку сот человек. И вот в конце сентября этих пленных красноармейцев держали неделю-другую в ближайшем тылу, сводили в запасные роты, учили и тренировали, отбирали все вредное-зараженное, коммунистов и других партийных работников, – и затем вливали эти запасные роты в наши боевые полки. Это были последние наши ресурсы; красноармейцы пополняли белые войска. И они шли охотно, наряду с нашими старыми офицерами и солдатами; с их глаз спадала грязно-красная повязка, они убеждались, что белая армия идет в смертный бой за русское народное дело, чтобы спасти его из хищных крючковатых рук интернационала, этого всемирного Шейлока.

Армия не получала пополнений с тыла, ни одно обещание Главковостока выполнено не было; армия в это время уже не имела своих запасных частей, да и не могла их иметь со времени своего преобразования в неотдельную.

Плохо было и со снабжением. Наступил октябрь, конец сибирской осени, с длинными холодными ночами, с заморозками; а все наши части были одеты по-летнему, большинство не имело даже шинелей. Усилились заболевания, все поголовно были простужены; только сильная природа и выносливость русского человека позволяли геройским полкам нести боевую службу в открытом поле круглые сутки.

В конце сентября начали прибывать части партизанской бригады полковника Красильникова. Я вздохнул облегченно – получалась возможность закончить операцию и дать время нашим дивизиям по очереди отдохнуть и набраться сил. Был составлен план, что генерал Каппель получит партизанскую бригаду и ею усилит свой последний удар, чтобы на плечах красных переправиться через Тобол и занять город Курган.

Но как раз когда бригада сосредоточилась и была готова к выполнению этого плана, мною было получено категорическое приказание главнокомандующего генерала Дитерихса: спешно погрузить части Красильникова в эшелоны и направить их через Омск на Тюменское направление в 1-ю армию Пепеляева, где большевики все это время теснили наших.

Этим распоряжением срывался весь план действий. Настроение наших частей, обрадованных полученной поддержкой, должно было неминуемо упасть; 3-я армия лишалась возможности закончить операцию и захватить западный берег Тобола с Курганом. Да и сама партизанская бригада, настроенная бодро и горевшая желанием войти в победоносные войска наши, выводилась из них и получала новую, неясную для нее задачу. Кроме того, при этом судорожном и хаотическом действии непростительно терялось драгоценное время – партизаны рисковали проездить по железной дороге и совсем не принять решительного участия в боях. Буквально все доводы были против этого приказа. Но приказ был боевой и требовал поэтому немедленного исполнения. Я донес Главковостоку по телеграфу все соображения и получил в ответ подтверждение о немедленной отправке бригады Красильникова.