Частное расследование - Фридрих Незнанский

Да, да, да! Возможно, Марину с Настенькой «исчезли». Причем «исчезли» их не для того, чтоб завладеть архивом Грамова, зачем? У МБ и так ведь был уже архив к тому моменту. И раз сам архив там, в подвалах на Лубянке, то что им опись? Пыль. Пустое. Девчонок, видно, взяло не МБ. Только ребята из конторы могли пришить их. Это по их части. А защитить, спрятать — это не про них.

Нет, спрятать их мог только «свой», условно «свой». И этот «свой» весьма могуч. Что, если так? Ведь тогда их можно найти! Ну, если постараться, потрудиться, повертеться.

Меркулов абсолютно правильно спросил: «Ты видел трупы? Ты не видел трупов!» И он же первый и предположил, что обе живы! Во дела! Ну я, конечно, вроде тоже прихожу к тому же. Но как же он все это враз рассек на основании всего лишь моего подробного рассказа?! Что говорить, Меркулов — голова!

Стоп-стоп-стоп-стоп! А как же Настенькин «полет с балкона»? Ведь если противнику нужна была не смерть, а лишь инсценировка смерти, то что же, не поймай я Настеньку тогда в последний миг, ей-ей, не знаю сам, как удалось мне все ж схватить ее тогда.

А с чего я решил, что это было на самом деле? Может быть, вся эта сцена мне всего лишь пригрезилась? Был же в моей жизни случай странного самоубийства? Был. Ну, так и этот полет Настин мог тоже мне показаться, привидеться. Да, может быть. Но!

Но тут можно противопоставить иное соображение. Как ни крути, даже если это и был сон, то это, безусловно, был страшный сон, жуткий сон. Врагу такого сна не пожелаю. Иными словами, во сне то было или наяву, это были действия не друга, не доброжелателя, не «своего», скажем так.

А вот «замену» моего самоубийства шестью бутылками водки мог сделать, скорее всего, «свой» — ведь выжил же я, действую и даже, что в наибольшей мере странно, обрел надежду.

Заставить меня завезти Рагдая в больницу, перед тем как уехать в Киев, мог тоже скорей всего «свой».

Подкинуть денег в тайник Марины на кладбище мог только «свой», как представляется…

И наконец, если действительно Марину и Настю «исчезли», то это тоже дело рук «своего», а не «чужого». Но!

Но изначально — с чего все началось? С самоубийства этой Оли и Коленьки. Так вот, притягивать к любому суициду — дело рук «чужого». И мальчика «чужой» душил подушкой, ну не «свой» же…

Болезнь Настеньки, ее полет с балкона — тоже дело рук «чужого». И нападение на нас у стен дендрария. Вот сухой остаток.

Похоже, что мы были, а я есть и теперь в каком-то поле противоборства сил, условно говоря, злых и добрых. Мы все являлись (а я являюсь и сейчас) не очень информированными участниками схватки «свои» — «чужие».

А впрочем, не совсем. Тут было и такое, что трудно отнести к борьбе «свои» — «чужие». Ну, например, мое исчезновение в Киев. Кто это сделал? «Свой»? «Чужой»? Со мной там не случилось ничего. Факт. В Москве тем временем Настасья выздоровела. Каков же смысл был моего полета в Киев? Навскидку — никакого. Потом еще. Подбрасывать мне эти папки, про астрологию и Гитлера, про Вангу. Ну, я прочитал. И что же? Испугало меня это? Нет. Ободрило, стало быть? Ничуть. Тогда — зачем? И кто? Кто мне эти статьи подсунул? «Свой»? «Чужой»?

Так. Дальше все еще серьезней и нелепей. Пусть эти все «свои», «чужие» могут заставлять с собой покончить… Или не покончить… Могут заставить в беспамятстве натворить что хочешь… Зачем, к чему тогда вся эта философия-то нагнеталась?

Во-первых, собственно, явления отца умершего, А. Н. Грамова. Зачем? Убить там иль спасти ведь можно было б проще?

Потом вся эта целая надстройка, идеология загробной жизни, рая, какого-то там ордена «спасителей от жизни», мертвецов? Зачем все это? Откуда? Почему? Ведь в жизни-то совершается все проще — сначала кровь, потом торжественное восседание в Кремле иль в Киеве— на княжеском престоле, а после уж вам объяснят всю философию произошедших убийств. Всегда сначала делают, потом уж объясняют. А здесь наоборот! Неясно. Почему?

Зачем конкретным людям для конкретных целей религиозный окрас? Мистика?

Для оправдания своих поступков. «Если бы Бога не было, его следовало бы выдумать…» Да, я убиваю сарацинов, но Христа же ради! Да, пусть неверные умрут, но солнце же ислама воссияет! Пожертвуем старушкой ростовщицей мерзкой, но лишь для высшей цели, чтоб узнать — могу я или нет? Два, десять, тридцать миллионов жизней, но ради рая на земле! Не я тебя душу, а Рок! Так на роду тебе, видать, было написано: умереть от того, что я тебе голову в тиски вот зажму щас покрепче… А Бог коль не захочет, не допустит! По жизни так. А здесь-то можно не оправдываться! Не перед кем!

А этот зарок? Не произносить вслух «жизнь прекрасна и удивительна»? Вот это кто мне «предложил» — запретил цитировать из Маяковского? Да это полный бред. Ни «свой» и ни «чужой» до этого бы просто не додумались бы! Какой-то будто бы фрагмент из сказки: «коль скажешь слово «мута-бор», превратишься в аиста» — у Гауфа. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — Гете, Фауст… Миф, сказка, предание… Да просто глупость! По жизни — что ни говори там, хоть пой из Верди, хоть пляши, а надо замочить — замочат…

И наконец, психологическое оружие, но это вроде ясно. Рагдай его не чует, он пес. Психогенератор подавляет только человеческое — высший разум… Ну, допустим. Но окна отчего же открывались?! Ведь окна-то распахивались — и у Сергея, и у Марины, — когда «отец ушел»… Стоп-стоп, ведь и у Ольги-Коленьки все окна были нараспашку! Так ведь? При чем здесь окна? Почему? Зачем? Странно!

Да… Надо думать, думать, думать…

«В убийстве мальчика, которого подушкой задушили, есть странная, заметная деталь…» — снова вспомнил Турецкий слова Меркулова, въезжая во двор «Химбиофизики»…

И я же знаю, черт возьми, эту деталь, я же сам ему рассказал всю эту историю! Но что ж тут странного, заметного, ярко светящегося, а? Ну скажите на милость!

То, что видно «навзлет» Меркулову, для меня — темный лес…

Приехали!

Турецкий решил не сразу ломиться к директору, а для начала самостоятельно походить, побродить. В курилку заглянуть, в читальный зал, в столовую-буфет… Возможно, и удастся зацепиться за кого-то языком, а там, глядишь, и выловишь чего-то. Турецкий знал, что метод этот очень действен, когда твой собеседник не знает, с кем имеет дело и, более того, уверен, что сам и начал разговор.

Турецкий брел по второму этажу «Химбиофизики» наобум, заглядывая подряд едва ли не в каждую дверь:

— Ой! Извините, я ошибся.

Он никого и ничего конкретно не искал, крепко надеясь, что кто-то сам найдет его, — какой-нибудь филон иль просто человек, охочий до бесед… Разумеется, такой случай скоро представился.

Турецкий заглянул в десятую или одиннадцатую дверь, и, не успев извиниться и закрыть ее, внезапно почувствовал, как кто-то крепко взял его сзади за шиворот.

Автоматически извинившись и прикрыв дверь даже в таком, совершенно неудобном состоянии, Турецкий без особого труда вывернулся сам и извлек свой ворот из правой руки того, кто был за его спиной… Развернулся рефлекторно, слегка приподняв обе руки, чтоб сразу смазать или защититься, как придется.