Подружка №44 - Марк Барроклифф

Лидия – чудесная, умная женщина, а Элис я даже не знаю как следует. Может, она окажется безмозглой идиоткой, взбалмошной стервой, но я решил рискнуть. Причем легко и охотно.

При этом у меня появилась новая проблема: поговорить с Лидией, из дружбы и элементарного человеческого уважения к ее чувствам. Увиваться за Элис весь день нехорошо. Если я не поговорю с Лидией, она сама увидит, куда я смотрю, причем возразить не сможет, поскольку помолвлена. Да она и так уже видела, что я делаю, и все мы понимали: хотя теоретически я могу ухаживать за кем хочу, практически никто мне такого права не давал, и от бывшей подруги я не получил абсолютной свободы, а лишь временное разрешение встречаться с другими девушками, пока ее нет рядом. Одно дело – рассказать ей об Элис, и совсем другое – колоть глаза жестокой правдой, ибо в присутствии Элис за пять секунд я проявил больше энтузиазма, чем за полных два года общения с нею самой. Также я понимал: время, потраченное мною на объяснения с Лидией, Джерард использует против меня. В общем, вы понимаете, что я в результате решил.

– Сюда, – сказала Элис, беря Лидию под руку.

– Извини, Лидия, – сказал я, пристраиваясь к Элис с другой стороны.

– Хм-мм, – произнесла Лидия. Этих «хм-мм» за сегодняшнее утро накопилось, пожалуй, слишком много.

Джерард, разумеется, в нашу цепочку не поместился. Он попрыгал еще немного позади, пометался туда-сюда, как человек, пытающийся перейти дорогу, по которой сплошным потоком мчатся машины. Вклиниться между нами ему, конечно, не удалось, так что он вынужден был идти, наступая нам на пятки и надоедливо (по-моему) жужжа что-то Элис в самое ухо. Так мы подвигались вперед уже вполне похоронным шагом. Элис и Лидия беседовали об Эрике, кажется, дизайнере по профессии, причем теперь Лидия хмыкала несколько реже. Я изо всех сил старался показать, как хорошо умею слушать других, а Джерард подскакивал и метался позади, время от времени встревая с замечательно неуместными замечаниями типа: «Дизайн? О, я люблю дизайн».

Наконец мы дошли до кладбища и остановились у большой часовни – массивного сооружения из металла и бетона, внушительного, но довольно заурядного вида. Она напомнила мне мою старую школу и фабричный квартал, рядом с которым я жил в детстве.

У ворот я приобрел дорогой венок, а Джерард – какие-то большие оранжевые цветы, посетовав, что в продаже нет нарциссов. Я усомнился, не слишком ли скромны нарциссы для похорон, но он ответил, что они ему нравятся. Джерард – человек непритязательных вкусов. Я говорю это с полным правом, хотя сам подал идею отказаться от автокатафалка, чтобы уменьшить расходы. Фарли возражать не станет, принимая во внимание, что он мертв.

Остальные друзья Фарли еще не приехали, и мы остались одни ждать выноса тела. Мы с Джерардом вызвались помочь нести гроб вместе с могильщиками.

Какой-то тип из похоронного бюро, в форменном комбинезоне, велел водителю цветочного фургона отвезти букеты к мемориальной стене за часовней. Мы спросили его, куда положить цветы Джерарда, и он направил нас к седьмому участку. По хрустящей гравием дорожке мы добрели до стены, нашли указанное место. Там уже стояли два венка для Фарли, причем один только что сгрузили с фургона. На ленте первого было написано: «Фарли, старик, прости, быть не могу. Очень много дел на работе. До скорого. Джулз», а на другом, от некоего Тони, уместилось целое стихотворение о падающих листьях и роняющем слезы небе, столь омерзительное, что я даже не дочитал его до конца. Несмотря на свой лирический настрой, Тони тоже не нашел времени появиться лично. Тогда я решил прочесть, что написала на своем венке Лидия.

Я начал с ее цветов, хоть и сгорал от любопытства взглянуть, что там у Элис, потому что изо всех сил старался проявлять сдержанность. Надпись на ленте гласила: «Фарли, придурок несчастный, нам будет тебя не хватать». Такого я мог бы ожидать от полковника войск специального назначения, но никак не от журналистки. На букете Элис я прочел: «Когда боги хотят наказать нас, то внимают нашим молитвам. Прости, что я вняла твоим». Текст показался мне несколько извращенным и очень эгоистичным, но цитату я узнал.

– Уайльд, да? – сказал я. – Как и у меня.

– Да, – ответила Элис. – Надеюсь, не я подтолкнула его к этому, но на всякий случай решила попросить прощения.

– Любишь Уайльда? – поинтересовался я, лихорадочно вспоминая, что еще я писал о нем в своей дипломной работе.

– Как можно его не любить?

– О да, – изрек я так, как мог бы сказать сам старина Оскар.

– Уайльд мне нравится, – вступил Джерард. – По-моему, он очень занятный. Да, очень.

«Любопытно, – подумал я, – а удастся ли ему повернуться внутри костюма кругом, чтобы сам костюм остался на месте?»

– А что тебе у него больше всего нравится? – спросил я.

Джерард слегка напрягся. В колледже он специализировался на психологии, а следовательно, с историей культуры был не в ладах.

– Да как тут выбрать? – выкрутился он. – У него все такое сложное, многоплановое…

– Как это верно, – согласилась Элис.

Я уже собирался попросить Джерарда назвать какое-нибудь любое произведение Уайльда, но вспомнил, что обещал себе не выпендриваться перед Элис, и потому лишь процедил сквозь зубы:

– Прекрасный ответ, Джерард.

После чего мы двинулись ко входу в часовню.

Джерард бросил прощальный взгляд на цветы.

– И всего-то удовольствия на целую десятку, – сказал он. – Неужели они ни для чего больше не пригодятся?

– Чем короче и дороже удовольствие, тем оно восхитительнее, – заметил я, стараясь изъясняться в духе Уайльда, впрочем, без особого успеха.

– Хм-м, – промычал Джерард, более склонный к удовольствиям продолжительным и дешевым.

– Хм-м, – вторила Лидия, полностью разделявшая его взгляды.

Похороны были назначены на одиннадцать, ждать оставалось еще двадцать минут, и я попытался привести себя в соответствующее случаю грустное настроение, подумать о чем-нибудь пронзительном и мистическом, например, об одиноком вороне, летящем над покрытой снегом пустошью. Но стоял теплый, светлый майский день, на кладбище пахло свежескошенной травой, Элис выглядела чудесно, и, как ни кинь, я держался с нею молодцом. В дополнение к этому, с Лидией и Джерардом тоже все наладилось. Жизнь была хороша. Из часовни вышла очередная толпа скорбящих, правда, с таким видом, будто они вот-вот рассмеются. Через плечо Элис я заметил среди них вполне симпатичную девушку.

Последним в дверях показался Энди, приятель Фарли, в защитных штанах и майке, в темных очках и с плейером на шее. Он кивал головой в такт чему-то типа «Спид гараж» или другой супермодной группе и отщелкивал ритм пальцами.

– Гарри, – поприветствовал он меня, не снимая наушников.

– Энди, тебя тут трудно заметить, – ответил я, сам не понимая, что пошутил насчет его камуфляжного прикида.