Полет Пустельги - Сергей Дмитриевич Трифонов

том числе. — Майор показал большим пальцем левой руки назад, в сторону Сизовой.

Кулешов насупился, съежился и как будто еще ниже вдавился в сиденье.

— Понятливый я, товарищ майор. Не беспокойтесь. Да черт с ними, с этими фрицами. Вы вот лучше скажите, когда демобилизация? Когда домой-то?

— Этого я не знаю. Думаю, нам с тобой еще придется какое-то время поработать здесь.

Кулешов снова выпрямился и, веселей поглядев на Савельева, перешел к другой теме.

— А мне отчего-то кажется, что жизнь наша послевоенная более счастливой будет, радостней. Вот есть у меня такое предчувствие. Как вы думаете, товарищ, майор?

— Это у кого как, друг мой любезный, — задумчиво произнес Савельев.

— Это вы про себя, что ли, товарищ майор? Да не волнуйтесь, найдут этого Гитлера проклятого с бабой его. — Он осекся и повернулся назад к Сизовой. — Извиняюсь, конечно. Сдался всем этот Гитлер. Помер он или сбежал куда, кому от этого легче. Германию-то все равно разгромили. Вчистую. Или кто думает, что если Гитлер сбежал, он опять со своими фашистами попрет? Это вряд ли. Пусть спросят любого немца, надо им это? Поглядите, какое разорение и на их землю война принесла. Полагаю я, товарищ майор, немец так наелся своими войнами, что его веками ни в какую заваруху не затащишь.

Характер движения на дорогах в послевоенные дни изменился. Нет танков и самоходок. Не движется разнокалиберная артиллерия на конной и механической тяге. Не плывут, похожие на верблюдов в пустыне, укрытые брезентом реактивные минометы. Нет беспрерывных верениц пехоты. С востока на запад идут колонны ленд-лизовских «студебеккеров», груженных продуктами, медикаментами, углем. Бегут разномастные и разноцветные легковушки. Тянутся пузатые заправщики с бензином, соляркой и мазутом. С запада на восток по краю дороги, а то и по обочине тянется нескончаемый, от горизонта до горизонта, серо-зеленый поток военнопленных. По обеим сторонам колонны видны редкие конные конвойные войск НКВД. Мимо них проплывают санитарные машины и трофейные санитарные автобусы с большими красными крестами по бортам и на крыше, какие-то наглухо закрытые брезентом грузовики с усиленной охраной и без нее.

Ближе к Фюрстенвальде, старинному городу, одному из центров химической и сталелитейной промышленности Германии, движение оживилось. Появились конные повозки, груженные дровами и скарбом. Брели группы немцев с лопатами и граблями. У опрятных домов играла детвора. На веревках сушилось белье. Кое-где попадались куры, усердно раскапывающие лапами влажную землю. Жизнь потихоньку вступала в свои права. Медленно, неуверенно, с оглядкой, но неминуемо входила в каждый немецкий дом, в каждую семью, неся с собой надежду на мир, повседневный покой, труд и сытость.

В Фюрстенвальде въехали в сумерках. Перед въездом на контрольно-пропускном пункте у них проверили документы, и рослый лейтенант-пограничник из частей НКВД охраны тыла действующей армии, поглядывая на Сизову, с уважением откозырял им вслед. Госпиталь, временно разместившийся в здании большого склада из красного кирпича, нашли быстро. У входа стоял автоматчик в зеленой пограничной фуражке. Встретил настороженно. Строго потребовал предъявить документы. Прочитав их, вытянулся по стойке смирно и отдал честь. На первом этаже здания был еще один пост. Сержант-пограничник, вновь проверив документы, позвонил по телефону. Пришел капитан НКВД в новом кителе с медалью «За боевые заслуги» и вновь попросил документы. Савельев вместе с удостоверением протянул ему приказ генерал-лейтенанта Вадиса. Капитан внимательно прочитал, вернул документы и спросил:

— Товарищ майор, вы его будете забирать или здесь поработаете?

Савельев одернул гимнастерку, поправил кобуру на поясе и задал встречный вопрос:

— А почему вы спрашиваете?

Капитан, заметив реакцию Савельева, по-доброму улыбнулся и вежливо ответил:

— Он тяжело ранен. Самочувствие ниже среднего. По ночам бредит, кричит. Нетранспортабельный он, товарищ майор.

— Мы его уже допрашивали. Пошли. — Он и Сизова направились за капитаном в глубь здания.

На лестничной клетке они нос в нос столкнулись с главным врачом госпиталя подполковником Лукьяненко, который был заранее предупрежден Савельевым по телефону о своем приезде. Семен Иванович, облаченный в иссиня-белый накрахмаленный халат, распростер объятия.

На втором этаже большое, без перегородок, помещение было плотно заставлено койками. Раненые лежали, сидели, кучковались небольшими группами, но никто не слонялся. В дальнем правом углу сооружена отгородка, завешанная простынями. Подполковник ткнул в нее указательным пальцем:

— Там у нас тяжелораненые. Ваш Баур среди них. Ему стало хуже. Похоже, газовая гангрена. Если подтвердится, ноги ему не видать. Но мужик он крепкий, и сердце у него хорошее. Выкарабкается. Если честно, сам я операцию делать боюсь. В госпитале нет ни нормального инструмента, ни анестезии.

В конце помещения находилось несколько комнат, в которых оборудовали операционную, процедурные, перевязочную, кабинет главврача. Семен Иванович поблагодарил капитана и сказал ему, что гости останутся ночевать у него. Капитан откозырял и обратился к контрразведчикам:

— Всегда к вашим услугам.

Когда капитан удалился, подполковник вполголоса буркнул:

— Знаем мы ваши услуги.

Зашли в кабинет главврача. Лукьяненко, усадив гостей на осмотровый диванчик, накрытый розовой клеенкой, предложил:

— Ребята! Сейчас все равно уже поздно. Парня вашего покормят, накачают морфием и уложат спать. Какой толк вам от него, измученного болью?

— Нет, нет, Семен Иванович, времени в обрез. — Савельев решительно встал с дивана. Лукьяненко положил ему руки на плечи и резким движением усадил обратно.

— Во-первых, со старшими по званию не спорят. Во-вторых, вы с дороги устали и явно голодны. И хватит тут передо мной ваши жандармские штучки показывать. За одну ночь уже ничего не может произойти. Война окончена. Так что вечер наш. А завтра утром, будь ласка. Работайте.

Сизова обхватила обеими руками руку Савельева и, сделав по-детски просительную мину, прошептала:

— Товарищ майор. Александр Васильевич. Сашенька. Ну, давай останемся. Я так кушать хочу.

— Уговорили, — сдался Савельев, — остаемся.

Подполковник, улыбаясь, вышел и из-за двери позвал:

— Дети! За мной…

Воспоминания счастливого человека

В середине августа двадцать третьего года ушло в отставку берлинское правительство Куно. Французские оккупационные власти в Руре ослабили административный и полицейский нажим. В ответ новое правительство Веймарской республики согласилось возобновить выплату репараций, прекратить пассивное сопротивление союзникам в Рурской области и ввести в стране чрезвычайное положение. Все это спровоцировало в Баварии новый виток нагнетания политических страстей и националистической пропаганды. В Нюрнберге в начале сентября генерал Людендорф объявил о создании «Германского боевого союза», праворадикального альянса различных полувоенных организаций. Сто тысяч его сторонников прошли маршем по городу, приветствуя главу нового политического объединения патриотов. Вскоре Людендорф объявил Гитлера политическим руководителем и переподчинил ему союз, ставший, по сути, еще одной боевой силой НСДАП.