Сокровище господина Исаковица - Данни Ваттин

– Anita, it is a Swedish name, – снова пытается отец, теперь уже на немецкий манер повысив голос.

Но это не помогает. Анита по–прежнему выглядит озадаченной, что вынуждает отца сменить тактику атаки.

– Blue nails. Very nice blue nails[43], – говорит он с приятным шведским акцентом, указывая на ее ногти.

Анита со смехом произносит что‑то на польском языке, которого никто из нас, трех мушкетеров, не понимает. По радио Лорин как раз дошла до припева.

– This is a Swedish song! – внезапно восклицает отец. – It really is. A Swedish song[44].

Анита снова улыбается, и некоторое время мы все стоим молча. Затем я беру несколько бутылок сока и сидра и подхожу к кассе. Беру так много, чтобы вернуть то, что принадлежит нам по праву. Правда, плачу семь злотых, говорю спасибо, и мы выходим на улицу.

На площади имеется скамейка, мы усаживаемся и смотрим на поля и вздымающиеся вдали холмы. Я отпиваю глоток сидра и протягиваю бутылку отцу. Его явно мучает жажда, поскольку напиток исчезает у него в горле с такой скоростью, будто это сок. Да, он одним махом выпивает почти все. Когда сидра остается совсем чуть–чуть, я забираю у него бутылку.

— Что ты делаешь? – спрашивает отец.

— Угомонись немного, – говорю я.

— Ты что? Мне уже и попить нельзя?

— Разве ты не собирался вести машину?

— Почему пить можно только вам? Мне тоже хочется сидра.

— Ты правда хочешь еще? Ты же у нас такой блюститель порядка.

— Неужели ты не позволишь отцу выпить немного сидра?

— Что значит "немного"? Ты осушил почти целую бутылку. А это алкогольный сидр. Он крепче крепкого пива.

— Неужели? – удивляется отец. – Почему же ты ничего не сказал?

— Я говорил. Три раза.

— Вот как.

Мы выпиваем последний глоток во славу семьи, а потом просто сидим на скамейке, глядя на площадь. Тут отцу приходит в голову, что ему хочется оставить себе на память пакет из винного магазина, поэтому мы с Лео отправляемся туда и приносим пакет. Он черный и выглядит как самый обычный пластиковый пакет, но отец все равно явно очень обрадовался сувениру.

— Это и есть наше сокровище, – довольно говорит он. – Пакет и вешалка.

— Да, – соглашаюсь я. – Хотя жаль, что нам не удалось выкопать настоящее сокровище. Археологи нас опередили.

Отец смотрит на меня крайне удивленным взглядом. Примерно так, как Хайнц посмотрел на человека, спросившего его про Дахау, и бабушка на меня, когда я поинтересовался, что она имеет против имени моего третьего сына.

— Ты ведь понимаешь, что никакого сокровища никогда не было, – говорит он чуть погодя.

— Как это?

— Это была просто выдумка.

— Как это? – снова спрашиваю я. – Откуда у тебя такая уверенность?

— Ты же сам понимаешь.

— Нет. Почему же тогда он сказал, что сокровище существует?

— Не знаю, – отвечает отец. – Вероятно, просто нафантазировал. Я думал, ты это понимаешь.

Возможно, так оно в действительности и было, и дело тут вовсе не в немцах, русских или археологах, а просто в вымысле человека с изуродованной судьбой. Человека, который, не желая говорить о том, что ему пришлось пережить, предпочел рассказать сказку – нечто обнадеживающее, историю, способную показаться его детям увлекательной. Может, и правда, может, единственный рассказ дедушки о прошлом действительно был выдумкой?

Как все было на самом деле, я не знаю и уже, наверное, никогда не узнаю. Но сейчас это не имеет никакого значения. Самое главное, что мы совершили эту поездку и добрались сюда. Пусть мы с отцом препираемся и подкалываем друг друга, и весьма сомнительно, что мы когда‑нибудь поймем те принципы, по которым каждый из нас предпочитает жить, это в конечном счете не так уж важно. Потому что мы помогаем друг другу и любим друг друга, а большего, вероятно, нельзя и требовать от другого человека. Если не забывать время от времени делать глубокий вдох.

* * *

Мы продолжаем сидеть на скамейке, выжидая, пока отец напишет маме сообщение, чтобы известить ее о том, что мы едем домой. Затем встаем, прощаемся с землей предков и возвращаемся к машине. Отец усаживается на водительское место и сразу начинает возиться с навигатором.

— Неужели обязательно включать эту штуку? – интересуюсь я. – Ведь мы поедем обратно тем же путем.

— Ты знаешь, что вышло, когда мы ее в последний раз отключили, – отвечает отец. – А кроме того, может, существует дорога получше.

Пока он возится с программой, телефон внезапно начинает пищать – это пришло сообщение от мамы.

— Как странно, – говорит отец, прочитав его. – Она не написала: целую.

— А что написал ты? – спрашиваю я.

— Я написал: "Будет приятно вернуться домой. Целую".

— Может, все дело в том, что ты не написал, что будет приятно вернуться домой к ней? – предполагаю я.

— Наверняка, и теперь она ждет со скалкой наготове. Он поворачивается к Лео со словами:

— Я точно знаю, как все будет. Сперва она обнимет тебя и скажет: "О, как я рада тебя видеть, внучек". Потом, – продолжает отец, обернувшись ко мне, – она скажет: "О, как я рада тебя видеть, сынок" и обнимет тебя. А потом, готов биться об заклад, она поддаст мне скалкой.

— И оттаскает тебя за уши, – подсказываю я.

Отец снова смотрит на телефон.

— Нет, я решительно не понимаю, почему она не на писала: целую. Ведь я же написал.

— Напиши что‑нибудь еще, – предлагаю я. – Типа: " P. S. Люблю тебя".

— Нет, – категорически заявляет отец.

— Почему?

— Это слишком сильно.

— Что значит "сильно"? Вы женаты сорок лет. Тут уж можно написать, что любишь.

— Нет.

— Тогда напиши: " P. S. Я соскучился".

— Это слишком слабо.

— Вовсе не слабо, – протестую я.

— Напиши: " P. S. Я очень по тебе соскучился", – предлагает сын.

— Нет, – говорит отец, – и попрошу больше не давать мне глупых советов.

— Это не глупые советы, – отвечаю я, – а бесплатные подсказки. Я вообще‑то зарабатываю такими делами. Это называется стратегической коммуникацией. Я беру по девятьсот крон в час.

— От меня ты их, во всяком случае, не получишь, – заявляет отец. – А раз уж ты такой специалист по коммуникации, как же получилось, что ты почти не подавал признаков жизни, когда ездил в Афганистан?