Марш экклезиастов - Ирина Андронати

Прихожая огромная, как полноценная комната, только без окон. Рядом с входной дверью стоял высоченный, до потолка, платяной шкаф — с виду двухсотлетний, не меньше. За шкафом прихожую наполовину перегораживал канцелярский стол с водружённым на него допотопным телевизором. Налево виднелась довольно тёмная кухня (оттуда пахло съедобно, но эта была не та пища, о которой мечтаешь), а дальше шёл коридор — налево и направо, — с дверями, и все были закрыты, кроме одной.

Саксофон действительно лежал поперёк старого продавленного кожаного дивана, и при виде инструмента Тигран присвистнул. Я ни черта не понимаю в музыкальных инструментах, но этот действительно был настоящий. Вот не знаю, чем он отличался от прочих… но отличался.

— Дайте-ка я, люди, — кашлянул Тигран и отстранил нас с дзедом. Он поднял с пола старый истёртый до белизны футляр и, шоркнув ладонями о штаны, тихонько положил в мягкое синее суконное нутро саксофон — будто боялся разбудить его. Потом он взял футляр…

— Стоять, — негромко сказали из коридора. Я оглянулся. Смерть смотрела на нас внимательными неприятными близко посаженными глазками двенадцатого калибра. Ниже глазок была длинная синяя юбка и широко расставленные ноги в тяжёлых скинхедовских ботинках. — Руки вверх.

Тигран помотал головой и покрепче прижал футляр к груди. Мне нечего было прижимать, поэтому я руки приподнял — невысоко, а так, будто ушки показываю. Дзед Пилип же руки развёл широко-широко и расплылся в неполнозубой улыбке:

— Дора Хасановна! Ну вот и встретились наконец! Я тут вовсю соскучиться успел!..

СТРАЖИ ИРЕМА

Макама седьмая

…Сперва они изо всех сил старались освободиться, дотянуться зубами до верёвок, обломить окончательно мачту, взывали даже к верблюдам, но те, при всём своём уме, не могли понять, что от них требуется.

Потом они долго молились, обнаружив при этом глубокие познания в вопросах своих единственно правильных вер.

Наконец Абу Талиб сказал:

— Это наша последняя ночь… О, шейх Барахия, сколько раз я говорил эти слова андалусским красавицам, а теперь вынужден обращаться к упрямому иноверцу!

Бенедиктинец, вообще-то от природы не склонный к унынию, добавил:

— Да, в такой переплёт я не попадал даже в обители Санта-Клара. Кстати, там меня тоже собирались оскопить, но одна юная послушница… Господи, ну договорись ты с ихним Магометом! Хрена ли делить? К дьяволу юную послушницу со стилетом! Я согласен даже на старуху с тупым ножиком, лишь бы не с острой косой…

На чёрное небо сахры высыпали все звёзды, сколько их было в загашнике у мироздания — какие из любопытства, а какие хотели милосердно попрощаться с обречёнными странниками. Явились и Дракон, и Кайкавус, и Лающие, и Чаша Нищих, и Обладательница Трона, и Коленопреклонённый, и Большой Конь, и Прикованная Женщина. Только луна выказывала всем своим светом совершенное равнодушие.

— Может, опять полаять? — безнадёжно предположил монах.

Но тут с другой стороны корабля раздались и тявканье, и конское ржанье, и верблюжий рёв.

— Шакалы пришли, — равнодушно сказал Сулейман.

— Не погрызли бы они наших верблюдиков!

— Не бойся за благородных животных, — сказал Абу Талиб. — Они наверняка не привязаны, как и разбойничьи кони, — отобьются копытами. У шакалов и без них нынче добычи полно…

— Отчего же они не ушли?

— Наши кони и верблюды верны хозяевам, иначе нельзя…

— Интересно, кони-то хоть стоящие?

Потом иссякли даже пустопорожние слова, с помощью которых дети Сасана пытались отогнать страх неминуемой гибели — скорой, если с рассветом придут убийцы с подворья гнусного Абу Факаса, или мучительно долгой, если не придёт никто.

— У нас перед смертью принято исповедоваться, — сказал брат Маркольфо. — Я имею право принять твою исповедь… Э, да кабы у меня были руки свободны, я бы запросто тебя окрестил, исповедовал и соборовал, хоть и без святых даров! Странствующим и путешествующим можно. Чуть не повезло тебе: мог бы с оказией в рай попасть, да со связанными руками не больно-то окрестишь…

— Бабушку свою окрести, — огрызнулся аль-Куртуби. — Аллах свидетель, обидно пропадать, оказавшись у самой цели… Разве что рядом с нами вдруг забьют из песка священные источники Земзем и Сальсабиль…

— Достаточно лживых недомолвок, — устало сказал брат Маркольфо. — Не будем позориться перед небесами. Есть у испанцев, которых изгнали вы из прекрасной Андалусии, такое выражение — momento de verdad, «момент истины». Считай, что он настал. Поговорим теперь о затерянном городе…

…Что можно сказать о затерянном городе?

Сперва ты услышишь о нём — или из материнской колыбельной, или от рассказчика на базаре, или на бедуинской макаме, или в диване мудрецов, или умирающий путник на пороге твоего шатра прошепчет, прощаясь с этим миром:

— О Ирем Зат-аль-Имад! О Град Многоколонный!

Потом он всего лишь на мгновение покажется тебе на самом окоёме сахры, но ты до мельчайших подробностей увидишь, услышишь и запомнишь сахарный мрамор столпов его, тёплые плиты мостовых его, фонтаны его, бьющие выше колонн, обвитых плющом, розовые сады его, струнные переливы музыкантов его, тонкие голоса дев его, негромкие речи мудрецов его, огненные полёты ифритов его…

Наконец он овладеет всем существом твоим, и ты забудешь обо всём, и отправишься в путь, который может оборваться только со взмахом крыла Азраила над безумной твоей головой…

О Град, основанный сказочным царём Шаддадом из рода бану Ад! Все слышали о тебе, но только самые смелые видели тебя, только немногие вступили на площади твои, только избранным удалось вернуться и рассказать миру о чуде твоём.

Лучшие искали тебя и не находили.

Ибн-Рушд, всё постигший, и Аль-Фараби, мудрейший, называли тебя аль-Мадина аль-Фадиля — Добродетельный Град…

Чистые Братья, чающие прихода Махди, стремились в аль-Мадина аль-Руханийя — Духовный Град…

Ибн-Сина, Исцелитель, считал, что это аль-Мадина аль-Адиля — Справедливый Град…

Ибн-Баджа, Серебряный, говорил, что Многоколонный Ирем есть аль-Мадина аль-Камиля — Град Совершенный…

Был в городе Сане один поэт, таинственно сгинувший Аль-Хазред. Он сам в Иреме побывал и касыду о том написал:

С тех самых пор, как стали дороги тянуться к моим ногам,

Населённую четверть мира я обошёл, упрям,

Пока не услышал песню у развалин Афрасиаба,

Которую провыл мне сам преславный Скрытый Имам:

«Попутчика не пробуй искать — никто с тобой не пойдёт.

Продай астролябию моряку — он с руками её оторвёт.

Карту порви, чтобы впредь она никого уже не смутила.

Пожалей, отпусти верблюда — он домой дорогу найдёт.