Уголек в пепле - Саба Тахир

– Значит, нет, – сухо произнес дед.

– Если вы не могли прочесть ее мысли, – сказал я, – как вы можете знать, что она не помогала Маркусу и Заку? Их мысли вы прочли?

– Мы не чувствовали такой необходимости…

– Пересмотрите свое мнение, – во мне закипал гнев. – Мой лучший друг умирает, потому что эти сукины дети напускали вам пыли в глаза.

– Сайрина, – позвал Каин одну из Пророчиц, – поддержи пока состояние Аквиллы и изолируй Фарраров. Никто не должен видеть их. – Пророк повернулся ко мне. – Если то, что ты сказал – правда, значит баланс нарушен и мы должны это исправить. Мы исцелим ее. Но если мы не сможем доказать, что Маркус и Зак обманули, мы предоставим Претендента Аквиллу ее судьбе.

Я коротко кивнул, но в мыслях как только не проклинал Каина. Ты идиот! Тупой отвратительный демон! Ты позволяешь этим кретинам победить. Ты позволяешь им уйти от ответственности за убийство.

Дед, непривычно молчаливый, направился в лазарет вместе со мной. Когда мы подошли, двери распахнулись и появилась Комендант.

– Ходила предупреждать своих лакеев, Керис? – спросил дед, грозно возвышаясь над своей дочерью.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Ты предала свой клан, девчонка, – произнес дед, единственный человек во всей Империи, кто осмеливался обращаться с моей матерью пренебрежительно. – Не думай, что я это забуду.

– Вы выбрали своего фаворита, Генерал, – глаза матери скользнули по мне, и я заметил вспышку нескрываемой ярости. – А я выбрала своего.

Она пошла прочь, оставив нас у дверей лазарета. Дед посмотрел ей вслед, и мне захотелось узнать, о чем он думал. Что он видел, когда смотрел на нее? Маленькую девочку, какой она когда-то была? Или бездушное существо, какой сейчас стала? Знает ли он, почему она такая, видел ли, как это произошло?

– Не стоит недооценивать ее, Элиас, – предостерег он. – Она не привыкла проигрывать.

Очнувшись, я увидела над собой низкий потолок моей комнаты. Я не помнила, как потеряла сознание. Возможно, я была в обмороке несколько минут, возможно, несколько часов. Сквозь занавеску в дверном проеме мельком увидела небо, которое, казалось, и само еще не определилось, утреннее ли оно или вечернее. Я привстала на локте, сдерживая стон. Боль охватила все тело, каждую клетку, будто всегда жила во мне.

На рану я не смотрела. Мне и не надо было. Я помнила, как Комендант широкими линиями вырезала у меня над сердцем букву К. Она пометила меня. Пометила, как свою собственность. Этот шрам я буду носить до самой могилы.

Надо промыть. И перевязать. Затем возвращайся к работе. Не давай ей повода снова сделать тебе больно.

Занавеска отодвинулась. Ко мне проскользнула Иззи – такая маленькая, что ей даже не пришлось склонять голову, чтобы не стукнуться о низкий проем, – и присела на краешек койки.

– Уже почти рассвело, – ее рука коснулась повязки на глазу, затем пальцы вцепились в ворот рубашки. – Легионеры принесли тебя вниз прошлой ночью.

– Рана такая ужасная… – Я ненавидела себя за эти слова. Слабость, Лайя. Ты так слаба. На бедре мамы был шестидюймовый шрам, оставленный легионерами, которые чуть не одолели ее. У отца вся спина пестрела отметинами от кнута – он никогда не говорил, как их получил. И оба они носили свои шрамы с гордостью, считая их доказательством своей выносливости. Будь сильной, как они, Лайя. Будь смелой.

Но я не сильная. Я слабая и устала притворяться сильной.

– Могло быть и хуже, – сказала Иззи, поднимая руку к потерянному глазу. – Это было моим первым наказанием.

– Когда… как… – небеса, об этом невозможно спросить деликатно. Я замолчала.

– Через месяц после того как мы сюда приехали, Кухарка попыталась отравить ее. – Иззи потрогала свою повязку. – Это случилось больше десяти лет назад. Мне тогда было лет пять, наверное. Комендант учуяла запах яда – маски обучены таким вещам. Кухарку она и пальцем не тронула, просто заставила смотреть, а ко мне подошла с раскаленной кочергой. Помню, до того как она коснулась меня я хотела, чтобы кто-нибудь пришел. Мама? Папа? Кто-нибудь, кто остановил бы ее. А после… помню, что хотела только умереть.

Пять лет. Впервые до меня дошло, что Иззи была рабыней почти всю свою жизнь. То, через что я прошла за эти одиннадцать дней, она терпела годами.

– Кухарка выходила меня. Она хорошо разбирается в снадобьях. Она хотела перевязать тебя прошлой ночью, но… ты не подпускала к себе никого из нас.

Я вспомнила, как легионеры бросили мое оцепеневшее тело на кухне. Вспомнила ласковые голоса, нежные руки. Собрав остатки сил, я отбивалась от них, думая, что они хотят снова сделать мне больно.

Наше молчание нарушил бой утренних барабанов. Спустя миг в коридоре раздался скрипучий голос Кухарки. Она спрашивала Иззи, встала ли я уже.

– Комендант хочет, чтобы ты набрала для нее песка в дюнах, – сказала Иззи. – А затем чтобы взяла бумаги для Спиро Телумана. Но сперва ты должна позволить Кухарке позаботиться о тебе.

– Нет! – воскликнула я так горячо, что Иззи подскочила на ноги. Я заговорила тише. Столько лет рядом с Комендантом и меня бы сделали прыгучей. – Ей нужен скраб для утренней ванны. А я не хочу быть наказанной за опоздание.

Иззи кивнула, затем всучила мне корзину для песка и торопливо вышла.

Когда я встала, перед глазами все поплыло. Я обернула шарф вокруг шеи, чтобы спрятать рану в виде буквы К, и вышла из комнаты.

Каждый шаг причинял боль, каждая унция веса давила на рану, вызывая головокружение и тошноту. Против воли вспомнилось, каким сосредоточенным было лицо Коменданта, когда она резала меня. Она – эксперт в причинении боли и знаток пыток, так же как другие, например, являются ценителями вин. Она делала все очень медленно, отчего страдания казались в сто крат сильнее.

Я обошла дом, двигаясь мучительно медленно. Когда добралась до тропинки, что вела с утеса вниз к дюнам, все тело била дрожь. Меня охватило отчаяние. Как я могу помочь Дарину, если даже идти не в силах? Как мне шпионить, если за каждую попытку получаю такое наказание?

Ты не сможешь спасти его, потому что не продержишься у Коменданта слишком долго. Ползущей удушающей лозой росли сомнения. Настанет конец тебе и твоей семье. Вы просто исчезнете, как и многие другие.

Тропа извивалась, кружилась, порой поворачивала назад, путь был коварен, как и движущиеся дюны. Горячий ветер обжигал лицо, из глаз струились слезы – сдержать их не получалось, и вскоре я едва видела, где иду. У подножья утеса я упала в песок. Рыдания эхом прокатились по пустыне, но меня это не беспокоило. Никто здесь меня не услышит.

Моя жизнь в Квартале книжников никогда не была легкой. Случались и ужасные моменты, когда, например, схватили мою подругу Зару или когда мы с Дарином ложились спать и вставали по утрам с болью в пустых желудках. Как и все книжники, я научилась опускать глаза, встречая меченосцев, но, по крайней мере, мне не приходилось кланяться и пресмыкаться перед ними. По крайней мере, в той жизни не было пыток и не было постоянного ожидания новых, еще более острых мук. У меня были Нэн и Поуп, которые защищали меня от стольких бед, что я и не представляла. Дарин всегда казался таким большим, таким значимым в моей жизни – порой я даже думала, что он бессмертен, как звезды.