Враг на рейде - Вячеслав Игоревич Демченко

«И ведь никто не заметил…» – понял Кирилл, посмотрев на товарищей.

Один за другим, словно странные рыбины, разжившиеся стрекозьими крыльями, «летающие лодки» заходили на посадку, целясь ближе: кто – к обрубленному носу корабля, кто – к скошенной корме.

Лейтенант Иванов попробовал, как водится, привлечь внимание, покачав этажеркой крыльев. Но посадка на воду – не самое простое дело, чтобы кто-нибудь мог себе позволить отвлечься. Были, конечно, и еще средства: пустить красный сигнальный дым, дать в крайнем случае очередь из пулемета, смонтированного на днях, но…

Опять это «но», вездесущее, как в героических мемуарах, но куда менее рассудительное. Такое, что с пером в зубах не посидишь, трубочку не забьешь, припоминая, – некогда, срочно надо действовать!

Кирилл заложил штурвал вправо, креня этажерку гидроплана на поворот.

– Надо действовать наверняка! – сложил капитан рукоятки цейссовского перископа.

Корветтен-капитен Люттенханн любил поговорить сам с собой на мостике, будто кадет Морского корпуса, изнервничавшийся под строгими взглядами экзаменаторов, – сам себе диктует порядок действий во время учебной тревоги, благо преподаватели далеко и не слышат, как он комментирует каждую свою команду. Однако экипаж подводной лодки «U27» слышал. Но уже привык.

Штурман переглянулся с механиком, и тот, надвинув фуражку с трехцветной кокардой, взялся за рукоятки кранов подачи воздуха.

– Всплываем! – подтвердил догадку экипажа капитан, оттягивая пальцами глухой воротник свитера, чтобы освободить острый кадык. – Первый, третий аппараты – к бою!

Струи воды каскадом схлынули с надстройки, когда она, вспоров морщинистую поверхность моря, вырвалась на поверхность, близоруко сведя глаза-иллюминаторы.

Не мог упустить такой возможности двадцативосьмилетний Генрих Люттенханн, хоть у него и не первый поход это был, но вот такого случая не представлялось. Чтобы своими глазами!

Утробно заскрежетав, на вершине надстройки вздрогнул и поддался выпуклый люк, с лязгом откинулся назад. С триумфаторским видом худосочный корветтен-капитен показался снаружи и, взявшись за край люка музыкальными пальцами, утвердился точно бюст на вершине постамента.

Собрал в кулачок рыжую редкую бороденку.

Прищурился.

Палубных орудий русского авиатранспорта бояться не стоило – именно в этот момент, как только что видел в перископ Генрих, на свободный бак корабля принимали с воды гидропланы. Как раз один из них покачивался на стропах лебедки, точно неуклюжий баклан, случайно попавшийся в рыбачий судок, и, соответственно, загораживал своей фанерной тушкой угол обстрела.

Прочие поджидали своей очереди: кто – кружа над трубой парохода, начавшей яростно извергать и громоздить друг на друга бурые клубы дыма, – разводят пары; кто – уже заходя к корме, откуда призывно свесились крюки лебедки…

– Самое время! – вдохновенно пробормотал корветтен-капитен и, развернув к себе медный раструб «телеграфа», скомандовал: – Первый, третий аппараты – огонь!

Семиметровая туша парогазовой торпеды, шмыгнув в зеленоватой толще воды к поверхности, выскочила из нее странно выпрямленным железным угрем, тут же ушла под волну и, оставляя пенистый след, устремилась в сторону корабля.

Самодовольная улыбка, поддернув рыжий пучок бородки, растянула тонкие губы Генриха…

Но секундой спустя улыбка сама собой растаяла. Вдохновенное выражение на лице капитана сменилось гримасой тревожной неуверенности.

Где-то за его спиной нарастал с каждым мгновением отчетливый рокот мотора.

Звучно сглотнув, корветтен-капитен обернулся.

Водянисто-голубые глаза его расширились, в расползшихся черных зрачках отразилось зеленое насекомое русского гидроплана. И увеличивался он, казалось, одновременно со зрачком.

…Сидевший подле лейтенанта Смирнова стрелок, выбравшись из-за бронещитка «Виккерса», уже поднялся на мотораму и завел крюк лебедки в железное кольцо на спине «Сальмсона», мотора в полторы сотни лошадок, когда неведомая сила из-под воды встряхнула «летающую лодку». Точно огромная рыбина сослепу ткнулась в корпус с нерестовым упорством.

Стрелок-наблюдатель, охнув, едва не свалился с деревянной консоли мотора и отчаянно захлопал ладонями по верхней плоскости крыла, тщетно цепляясь за мокрую от брызг парусину.

Командир авиаотряда, не обратив внимания на ругань товарища, вскочил на ноги, перегнулся за борт, ухватившись за стойку…

И влажный холодок растекся по груди, точно за пазуху кожаной, на меху, куртки ему плеснули ковш забортной воды.

Истаивая и кружа в зеленых сумерках подводных глубин, плавной спиралью вниз уходило темное тело торпеды.

«Чудо. Не иначе…» – подумал лейтенант, оглаживая вспотевшей ладонью мокрые пряди волос на лбу, усы и стриженую бородку, – все не по возрасту прошитое сединой, которой теперь наверняка прибавится.

Повернулся сообщить о счастливом избавлении, о неразорвавшейся торпеде, стрелку-наблюдателю, но не успел. Отчаявшись барабанить по натянутой парусине крыла и не сумев ухватиться ни за стойку, ни за стропу лебедки, тот наконец отвалился от кожуха радиатора и с равнодушным почти: «Твою мать…» – скрылся в фонтане холодных брызг у фюзеляжа.

…Сорвав зубами крагу с меховой оторочкой, лейтенант Кирилл Иванов запустил руку под сиденье и выбросил оттуда мелкую чугунную сковороду – обычное «бронирование» самого уязвимого, особенно для чувства собственного достоинства, места в фанерной кабине. А следом вынул двухкилограммовую «консервную банку» с длинной деревянной ручкой.

Зачем лейтенант, невзирая на строгую, вплоть до граммов, экономию полетного веса, таскал за собой лишних два кило фугасной гранаты Новицкого, он и сам вряд ли сказал бы. Нет, не потому, что не знал наверняка, а потому, что идея была в его духе. Идея эта родилась у него еще в офицерской воздухоплавательной школе, где Кирилл впервые прочитал «Наставление по ведению воздушного боя»:

«Заметив самолет противника, подлететь к оному и набросить на пропеллер аркан стального троса либо железную кошку с тем, чтобы остановить его вращение…

Колесами собственной машины поломать крылья…

Искусным маневром образовать вблизи неприятельского самолета воздушные вихри, грозящие ему катастрофой»…

И, наконец, «сбросить сверху снаряд, как то: дротики, весовые гири, обрезок рельса, любой другой тяжелый…»

«И вот зачем, спрашивается, швыряться той же сковородой, рискуя получить в ответ пулю в незащищенное место, если, рассчитав положенные четыре секунды, можно сбросить гранату и успеть убраться подобру-поздорову?»

Правда, до сих пор случая ввязаться в воздушный бой, чтобы проверить какое-либо из рекомендованных средств, а тем более собственную теорию, не представлялось.

Хотя, рассказывали новые сослуживцы Кирилла, устаревшие германские «Таубе» порхали резными крылышками над Босфором, но держались поодаль[19]…

Мгновение корветтен-капитен Люттенханн рассуждал: не наступило ли для него время явить образец германского духа и прыгнуть вниз, к зачехленному 35-мм орудию? Сорвать прорезиненный чехол, дождаться матроса Крамера с ящиком снарядов, зарядить, накрутить колесо вертикальной наводки…

Капитан с грохотом провалился в колодец люка, так и не поняв: животный страх решил его выбор или холодный расчет, согласно которому – нет, никак не успевал один из самых молодых капитанов подводного флота кайзера ни расчехлить 35-мм орудие, ни дождаться матроса Крамера со снарядами, ни прославиться.

Светлое