Черный лед - Энн Стюарт

Он чувствовал, что Хлоя пахнет его запахом. Наверное, это оттого, что она носила его пальто, которое сейчас укрывало их обоих. Почему-то эта мелочь показалась ему очень эротичной. Впрочем, эротичными были все мелочи, связанные с ней.

Проклятый снегопад не мог выбрать худшего момента. Если бы не это, она была бы уже над Атлантикой, на пути домой и вне его жизни, к счастью для обоих. А он сосредоточился бы на задании. Его последнем задании.

Он должен закончить то, что начал делать в замке. Выяснить, каким образом будут перераспределены территории и кто займет место Ремарка. Хакиму такая власть была не по зубам. Фактически он являлся не чем иным, как всего лишь чересчур много возомнившим о себе клерком, аккуратно исполнявшим свои обязанности, пока начальство обсуждало расходы на капустные кочаны и свежую телятину. На ракеты дальнего действия и снаряды с тепловым наведением. На апельсины, взрывчатку и кровь, кровь, кровь…

Кристос — это большой вопросительный знак. Почему он не желает показываться, а когда все же покажется, что планирует делать? Насколько ему было известно, Кристос никогда не вступал в игру, не имея детально проработанного плана. И в замке должен был находиться хотя бы один человек, посвященный в его планы, — это привычный для Кристоса образ действий. Это мог быть барон, который выглядел безвредным, но ни в коем случае таковым не был. Это могла быть — чем черт не шутит — даже Моника. Ее намерения всегда трудно было определить. Она любила боль, как и секс, и он пока еще не нашел у нее ни одной уязвимой точки. Это могли быть Рикетти или Отоми, мадам Ламбер или даже помощник Рикетти. И не важно, что этот элегантный молодой человек, обслуживавший сицилийского торговца оружием, был агентом Комитета, таким же, как Бастьен. Он не являлся исключением: кто угодно мог сменить сторону, если ему предлагали правильную цену.

Одно было несомненно: Кристосу нельзя позволить возглавить картель, и как раз Бастьен должен об этом позаботиться. Что до остальных торговцев — тут Томасон не был так уверен. Если уничтожить лидера, прекратится ли на этом реорганизация? Возможно, так и будет — на этом посту Комитет предпочитал известного дьявола неизвестному; впрочем, это уже не его забота. Он должен убить еще одного человека — и все. Дело будет сделано. С ним будет покончено. Его не будет.

Он легонько потерся лицом о смешной ежик ее волос. Она стала совсем другой, похожей на остриженного ягненка. Совсем молодой, очень уязвимой. И еще более желанной.

Но именно это помогло ему вспомнить, что Хлоя теперь неприкосновенна. Он не имел ни права, ни повода дотронуться до нее еще раз, кроме того, это бы все только усложнило.

А теперь ему нужно перестать думать о ней и поспать столько, сколько сможет. И не важно, что ее запах и ощущение ее тела заполонили его целиком. Он достаточно крепок, чтобы не отвлекаться на подобные банальности. Бастьен закрыл глаза, вдохнул запах Хлои, прислушался к ее дыханию и позволил себе заснуть.

Был полдень. Хлоя не знала, откуда у нее такая уверенность, — в комнате стояла все та же чернильная тьма, ни единой искорки света не пробивал ось сквозь чердачное окно. Ее организм служил ей природными часами — каждое утро она просыпалась в половине девятого, надо или не надо, и, если что-нибудь будило ее среди ночи, она всегда знала, который час, даже если часов не было под рукой.

За последние несколько дней привычный порядок вещей разладился. Никогда за всю свою жизнь она столько не спала: должно быть, это реакция на все пережитые ужасы. Откуда ей знать, сколько она могла проспать в следующий раз — пятнадцать минут или трое суток.

Бастьен по-прежнему был рядом с ней. Во сне она повернулась и теперь лежала в его объятиях, положив голову ему на плечо, а руку на грудь, в то время как его рука обнимала ее за талию. Ей следовало отодвинуться, но она не стала этого делать. Она не дрогнула ни единым мускулом, только прищурилась, стараясь различить хоть что-нибудь в непроглядной тьме.

Бастьен спал беспробудно и очень тихо. Наверное, это входило в его подготовку. Он не мог позволить себе храпеть, как большинство мужчин. Он спал настолько крепко, что вряд ли смог бы заметить, если она тихонько высвободится из его мягких объятий и повернется к нему спиной. А то лежать так было слишком рискованно. Слишком… соблазнительно.

Стокгольмский синдром, с сожалением напомнила она себе. С фактами ничего не поделаешь. Ей ведь даже не нравился этот мужчина. Просто пока она вынуждена с ним оставаться, но, как только вернется домой, все станет на свои места, и ее кратковременное влечение растает, унося с собой изрядную долю неприязни к самой себе.

Впрочем, откуда неприязнь? Ведь нельзя же отрицать, что человек, называющий себя Бастьеном Туссеном, физически привлекателен. И нельзя отрицать, что он спас ей жизнь, к тому же наверняка не единожды, и она обязана быть ему благодарной.

Об этом ей совсем не хотелось думать. Ей вообще ни о чем не хотелось думать — ни о мужчине, лежащем рядом с ней, ни о Сильвии, ни о людях, которые сидели вокруг огромного стола и притворялись, будто говорят о торговле продуктами. Надо думать про снег. Пушистый белый снег, в полной тишине окутавший город покровом, белыми хлопьями летящий на землю, засыпая железные дороги, аэропорты, отрезая пути и оставляя ее в руках убийцы…

— Прекрати об этом думать.

Бастьен не сделал ни малейшего движения, ритм его дыхания не изменился, но его спокойный голос взрезал тишину, точно осколок стекла.

Хлоя откатилась от него, прижалась к стене как можно теснее. И все равно у нее на этой узкой кровати никак не получалось не касаться его длинного худощавого тела.

— Я думала, ты спал.

— Я и спал. Пока ты не проснулась.

— Не говори ерунды, я даже не сдвинулась. Я открыла глаза, только и всего. Не пытайся мне внушить, что я разбудила тебя шелестом ресниц.

Ее тихий язвительный голос отталкивал его, как не могло оттолкнуть тело.

— Нет. — Он ответил таким же тихим сонным голосом, но ее это не обмануло. — Как только ты начинаешь думать, твоя кровь начинает бежать быстрее. Я слышу, как ускоряется твое сердцебиение, как бьется пульс. Даже если ты не напрягаешь ни единый мускул.

— Ты что, экстрасенс? «Особенный»? — саркастически поинтересовалась она.

— Не понял?

И действительно — он ведь не смотрит кино, откуда он может знать название американского фильма? Он умеет считать пульс и определять скорость сердцебиения, но не смотрит ни сериалов, ни ток-шоу. Может быть, он вообще никогда не смотрит телевизор. Это бы ее не удивило. Он ведь сказал, что никогда не ходил в кинотеатры.

Но вот что ее действительно удивило — так это то, что, даже повернувшись к нему спиной, она по-прежнему остро ощущала его присутствие. Она по-прежнему совершенно иррационально тянулась к нему. Только это не могло привести ни к чему, кроме расстройства и разочарования.

— Который час?

— День на дворе, — ответил он. Затем отодвинулся от нее и встал с кровати. Она вздохнула, ощутив нечто, что про себя назвала облегчением.