Что ты сделал - Клер Макгоуэн

Я могла разрыдаться и устроить сцену, а потом отправить какую-нибудь сердобольную девушку искать Карен. Но у меня хватило сил развернуться и уйти, сохранив при этом чувство собственного достоинства, даже несмотря на отцовскую оплеуху, которая еще немного напоминала о себе.

Я прошлась по лужайке, что обычно нам делать запрещалось. Каблуки цеплялись за траву, и я, сбросив туфли, взяла их в руку, позволив себе идти босиком. Это подбодрило меня. Надо послать Майка к черту, он ничего не значит. Ведь я стою босая на лужайке в Оксфорде, шелк платья ласкает мои ноги, в бокале тает лед и некто в смокинге уже направляется ко мне. Билл… Я сразу поняла — это он, высокий, в старомодном облачении, которое на нем выглядело очень стильно. Я заметила, как Майк наблюдает за мной через лужайку, и поняла, что устала от таких отношений. Мне двадцать один, университет позади. В реальном мире Майк, как и любой другой мужчина, совсем не обязан быть со мной рядом.

Я подошла к Биллу. Он нарядился в по-настоящему старый смокинг: его дедушка-пианист выступал в нем в Индии. Свободные брюки, гофрированная рубашка — сейчас мы назвали бы Билла хипстером. Впервые за три года я отвернулась от Майка. Вот почему я не знала, где он был, когда убили Марту Рэсби.

Глава двадцать четвертая

Как странно — простейшие дела, если над ними долго раздумывать, превращаются в практически невозможные задачи. Я уже двадцать минут держала в руке телефонную трубку и никак не могла заставить себя набрать номер. Нет, я не забыла его — ведь это первый номер телефона, который я выучила наизусть. Просто было очень тяжело это сделать.

А что мне оставалось? Возможно, Майка обвинят не только в изнасиловании, но и в убийстве Марты Рэсби. Адам Дивайн объяснил, что Королевская прокурорская служба собирается пересмотреть дело Марты из-за появления новых улик. Ведь никого так и не посадили тогда за ее убийство. Мы все убедили себя, что это какой-то маньяк пробрался на территорию университета. Проник, хотя все входы охранялись, а кирпичные стены были сверху усыпаны битым стеклом — чтобы народ не вздумал лезть на пышные луга Оксфорда.

Я спросила, что это за улики, но ответа не получила. На самом деле я прекрасно понимала: Карен выполнила свою угрозу. Она хотела засадить Майка в тюрьму любой ценой, вот и рассказала, что помнила. Возможно, им уже было известно и о моих ложных показаниях. Значит, я тоже преступница?

Как бы мне хотелось вспомнить все, просеять пьяные разговоры, выбрать нужные моменты и понять наконец, что же там произошло. Но в голове смешалось столько всего: увядшая гвоздика в петлице Билла; рассветное солнце, играющее на открытой бутылке шампанского; белоснежный шелк платья Марты, исчезающей в саду Феллоуз; мужчина в смокинге, обнимающий ее… Майк?

Я не видела их вместе, только представляла себе. И где же была Карен? Как моя лучшая подруга могла бросить меня на университетском выпускном? Куда ушли Каллум и Джоди? Все мы, словно в чьей-то шахматной партии, двигались по колледжу, как фигуры по доске. Как бы мне хотелось знать правду!

Я могла бы попросить денег у родителей Майка, но знала, что у них почти ничего не осталось после неудачных инвестиций и покупки недвижимости. Однако все равно следовало позвонить им — и выдержать их смятенные и тревожные речи. Им явно придется лететь сюда из Франции… Я решила подождать. Если Майку станет хуже, они в любом случае приедут. Чтобы попрощаться.

Итак, у меня не осталось выбора. Майк не выйдет из больницы в ближайшее время, обвинения не снимут, а это значит, мы лишимся денег, то есть необходимость пойти на крайние меры была неизбежной. Я собралась, как перед прыжком в ледяную воду.

Два, три гудка. Она, разумеется, дома и ответит. Послышался щелчок, и я услышала недружелюбное приветствие:

— Алло!

— Мам, это я, — сказала я и нервно сглотнула.

Я росла в ненависти к своему отцу. Нас с Каллумом объединяло именно это. Его отец был деспотичным и требовательным, мой — злым и жестоким. Я сгорала со стыда, когда они с матерью приехали навестить меня на первом курсе. На синем «Форд-Фокусе» с вмятиной на капоте: мама врезалась в столб возле супермаркета «Сэйнсбури». Отец орал на меня, потому что в центре Оксфорда очень сложно найти место для парковки. На маме был старомодный костюм в цветочек, слишком тесный. Я мечтала спровадить их поскорее. Родители не могли позволить себе дорогой ресторан, поэтому мы отправились в пиццерию. Отец грозно изучал меню, глядя поверх очков:

— Форменный грабеж — столько брать за кусок хлеба с помидором!

Мама отчаянно пыталась вспомнить имена моих друзей, которых я упоминала во время редких звонков домой:

— Как дела у Кейт?

— Карен.

Я взяла кусок пиццы и почуяла запах чеснока. Отец уже успел облить куртку кетчупом. Во мне поднимались отчаяние, тоска и гнев: родители вдруг стали совсем чужими. Говорить не хотелось, на вопросы я отвечала односложно.

Отец проверял каждую цифру в счете:

— А это за что? А это?

Я вжалась в кресло, изо всех сил надеясь, что никого из колледжа в кафе нет.

Попрощавшись с ними — чтобы не платить за отель, они собирались ехать всю ночь, — я бежала бегом до самого колледжа, вниз по главной улице. Я успела полюбить Оксфорд, тихий и туманный, его выступающие из мглы шпили и крыши. Я перешла на шаг на мостовой площади Рэдклифф, и у меня был билет, чтобы войти в Камеру Рэдклиффа[25], в библиотеку, где в девять вечера еще горел свет и усердные студенты корпели над книгами. Это был мой мир, и я могла, взяв какую-нибудь редкую книгу, сесть и смотреть из окна на дымчатые улицы.

Я прошла мимо таинственных стен колледжа Всех Святых, похожего на фабрику Вилли Вонки[26], — мы никогда не видели, чтобы кто-то входил внутрь или выходил оттуда; потом по улице Холливелл — прямо к дому Майка. Я набрала код его квартиры, открыла калитку и поднялась по ступенькам. Мое лицо горело, сердце колотилось в груди. Я была частью этого мира и имела право на парня, который целовал меня во дворе колледжа и на Куин-лейн[27], под каменными горгульями, а потом словно бы и не замечал в баре, но неизменно оказывался у моей двери, пьяный и потный после регби, и засыпал рядом со мной, а я