Пасынки фортуны - Эльмира Нетесова

Следователь с оперативником тоже не сидели сложа руки, искали золото за землянкой, в противоположной стороне от Чубчика. Они уже поставили на дыбы все сугробы. Каждую подозрительную корягу, высунувшую из снега черную макушку, обыскивали, как воровку на проходной прииска. Замерзшие усталые люди остервенело искали золото даже на дне родника. Но тщетно.

Огрызок первым вернулся в землянку, едва начало темнеть. Он опасался волков. И позвал за собой Чубчика.

— Схавал, что ли, этот тип рыжуху? — развел он руками в недоумении. Чубчик сидел молча у печки, грел руки, ждал, когда вскипит чайник.

— Я на три дня отпросился с работы. Дальше задерживаться не могу. Еще два дня. Но уже сегодня не допру, где эту рыжуху дыбать? — признался тихо.

— Она — моя воля. Без нее не отпустят с тюряги. Заметут, им козел потребуется. Баркас накрылся. Меня вместо него подставят. Пошлют под вышку. Хотя знают, не тыздил я рыжуху, — всхлипнул Кузьма ненароком. И встал, чтобы сложить дрова у стены аккуратной стопкой, а не грудой, как это сделал Баркас.

Полено к полену выкладывал. Надежно и подбористо получалось. Освобождалось и место для ночлега, которого должно было хватить на всех.

— А ведь Баркас тебя хотел замокрить. Какие-то счеты имел, — обронил Огрызок.

Чубчик усмехнулся:

— Уж если кто и лажанулся в прошлом, так это он! Я его не то что размазать, на куски обязан был пустить, хмыря вонючего! Да не пофартило мне вышибить из паскуды душу! — у него заходили желваки на лице. Кузьма сел передохнуть.

— Ты подбери поленья. Не сиди, свесив яйцы. А я покуда похавать соображу, — поторопил Чубчик. И Огрызок послушно принялся за дело.

— Уж так фортуне в голову взбрело сунуть в один барак зоны враз четверых паханов воровских «малин» Сам допрешь, что лафы оттого не было ни фартовым, ни нам. Всяк хотел бугрить по-своему. И других презирал. Законники тоже не могли сразу четверых слушать. Кого-то одного надо было. И тут верх взять мог самый файный пахан. Кто силой и мозгами отличится, у кого уважение средь фартовых больше. И тут надо правду вякнуть, всех нас обошел Тарантул, ростовский пахан. Ему не подыгрывали. Все честь по чести прошло. И я на сходе согласился с тем. Признал его паханом и над собой,

хотя до того не раз мы с ним махались. И только вернулись со схода, отдал я ему в общак свою долю. А утром хватился пахан — нет общака. Кто мог спереть? В бараке все свои, законники. Не могли… А кто другой посмеет? Ну и подняли мы шпановскую хазу на дыбы. Шмонали каждого. И надыбали у Баркаса. Выволокли на сход. Замокрить решили. Он же, паскуда, жить хотел. Ну и тяпнул меня клыками за руку, когда я его в ноги пахану бросил. Я ему звезданул. Так что жевалки в жопу вогнал. А он как завопит на весь сход: «Фартовые! Кенты! Это Чубчик принудил меня общак спереть! Фаловал с зоны вдвоем слинять! А теперь размазать хочет до вашего решения, чтоб ничего не узнали!»

Сашка задрожал от ярости, вспомнив ту минуту и продолжил:

— На том сходе не его, меня чуть не ожмурили. Но одыбался. А вскоре нас погнали трассу дожить. И я с Баркасом в одной бригаде оказался. Так опера нас поставили. И понятно: ждал я свой кайф, чтоб расквитаться с гадом за лажу.

— Сашка, пахан, глянь сюда! Чево это тут? — указал Огрызок на пузатый инкассаторский мешочек, аккуратно заложенный поленьями.

Чубчик выхватил его. Рассмеялся весело:

— Это воля твоя, Кузьма! А тяжела, как судьбина фартовая, эта рыжуха!

— развязал мешок и заглянул внутрь.

Поставив мешок на стол, вышел из землянки и крикнул:

— Эй! Мужики! Валяйте в хазу! Нашлась бабкина пропажа в дедовых штанах!

Тихомиров, ввалившись в землянку, сразу к золоту кинулся. Обнял мешочек. Словно в нем не золото, его судьба и жизнь лежали. Долго не выпускал его из рук. Он не мог говорить, ни о чем не спросил. Радовался по-своему долгожданной находке.

— Подписывай волю! Кранты! Не должник я тебе! Отваливайте от меня! — осмелел Огрызок.

Тихомиров и оперативник даже не слушали Кузьму. Слишком дорогой была находка, очень большой была радость.

— Сегодня уж заночуем. А завтра утром в Магадан. К вечеру доберемся, — глянул следователь на Огрызка.

Кузьма, враз отмерив по локоть руку, помахал перед следователем:

— Кранты! Завязал с вами! Не попутчики, не кенты вы мне! Приморите по новой в тюряге, докажи потом, что не фраер!

— Не придержим, не тормозну! Расчет получишь. Устроим тебя на работу, в общежитие, и иди своей дорогой. Несколько дней в гостинице поживешь, пока все уладим. Номер оплатим, выдадим суточные, — сыпал следователь обещанья.

— Не надо ему Магадан. Заберу Кузьму на прииск. Насовсем, — обрубил Чубчик.

— Нет, Сань, в карьер, под землю, меня теперь и калачом не заманишь. Сыт по горло. А и с мужиками твоими скентоваться не смогу, — заупрямился Огрызок.

— Да погоди, кореш, не под землю фалую. Есть на прииске работа, будто специально для тебя ее придумали. Бракер по золоту. Не надорвешь шею. Не замерзнешь. И денежно! — улыбался Чубчик.

— Во зажрались, фраера! В рыжухе закопались! Еще и выбирай, — вырвалось у Огрызка.

— Если понадобится наше ходатайство либо звонок, мы — всегда пожалуйста! — откликнулся Тихомиров с готовностью.

— Тогда может, мы не будем ждать утра? Пойдем на трассу? — предложил оперативник следователю.

— Ну уж не гоношитесь здесь! Не пущу! Хватит с меня горя! Ночуйте! А завтра отваливайте, по утру! — вскочил Огрызок.

Чубчик удивленно оглянулся на Кузьму.

— Приморили меня по тюрягам. Доканали до нитки. Покуда не увижу, что сели в машину, покою не будет. Надоело за чужие грехи свою башку

подставлять. Мало ль что может случиться в ночи? И снова я за то ответчик? Кончайте дергаться! Ни хрена не станет с вас, — переночуйте! — решительно закрыл дверь Кузьма.

— Ох и потрепало же тебя, кент, — сочувственно качал головой Чубчик. Кузьма решительно стоял у двери. Маленький, ершистый, усталый человек. Он так боялся упустить свободу, которой все не мог воспользоваться. Ее слишком часто и незаслуженно отнимали у него.

Тихомирову, глядя на Кузьму, неловко стало. Понял все, сказанное и невысказанное. Он опустил голову и послушно снял с себя шапку и куртку.

— Спать, так спать. Вот только чайку бы на ночь… Согревшись окончательно, мужчины разговорились.

Каждому свое вспомнилось, наболевшее. Но Огрызок, перебив оперативника, спросил:

— Так трехни, Сань, что у тебя на трассе с Баркасом стряслось? Чубчика будто током ударило. Передернулся весь.

— Наверное, мы мешаем? — предложил Тихомиров вслух.

— Ничуть. Дело прошлое. А вспоминать хоть и не по кайфу, да забывать нельзя, — закурил Александр и, немного помолчав, заговорил: — Начальство зоны в тот год почти полностью заменилось. И новое не захотело держать фартовых. Всех на пахоту погнали. На Колымку… Даже пахана из барака вытряхнули. А уж фраерню подчистую вымели из зоны. И, разбив на бригады, каждой свой участок отвели. Хоть сдыхай, а вкалывай и норму выдай. Да такую, что в глазах рябило, — матюгнулся Чубчик и продолжал: — Я до того дня, кроме фомки и пера, ни хрена в руках не держал. А тут охранник лом вручил и давит: мол, вкалывай. Я не знал, что мне с ломом делать, за что его взять. Чую, штука увесистая. Ни один колган ее не выдержит. А вот как в работе применить, представленья не имел. Но пригляделся. Увидел, как работяги пашут. Ну и решил согреться. А лом — хрясь и пополам… От мороза. Охрана не без бреха второй всучила, пригрозив, если сломаю, живьем закопать у обочины. Я б и рад принять за шутку, да только видел, как они одного фраера за кипеж долбанули кайлом. В темя… Враз накрылся. Ну и мне дергаться не хотелось. Вламывал до обеда, пока в глазах не зарябило с непривычки. Не помню, как мордой в снег сунулся. Не знаю, сколько я провалялся. А тут охранник. Ну и спрашивает мужиков, чего это я развалился. Те хайла открыть не успели, как Баркас брякнул: «Чифирнул, гад!» Охранник и поверил. Взъелся. Автомат сорвал с плеча. А я слова вякнуть не могу. К охраннику мужики кинулись. Схватили за руки. Но тот успел. Прошил мне обе ноги. Когда узнал, что Баркас темнуху подпустил, бросил меня в машину, отправим в зону, в больничку. Я в ней целый месяц валялся. Вышел и снова на трассу. В тот же день с Баркасом нюх в нюх столкнулись. Хотел я его за жабры взять, да момент не выпадал. Тот хмырь будто чувствовал. И едва я к нему начну подходить, он, гнида, за чью-то спину шмыгает, мурло свиное! Так целый день. А под вечер пурга поднялась. Машины из зоны за нами не пришли. Никто из шоферюг в буран не рискнул даже за ворота выехать. А на трассе не только работать, дышать, на катушках удержаться невозможно стало. Охранники растерялись. Не знают, что делать. Вести нас в зону — рисково. Половина сбежит, другие в пути накроются от холода. Вот тогда я предложил единственное, чтобы фартовых от погибели сберечь, — поставить снеголовушки. С подветренной стороны, за ними можно ненастье переждать. Поставили одну — понравилось. В затишье дух перевели. За другие взялись. К ночи целый круг получился. С надежными высокими стенами. Даже костер в середине разожгли. Греемся вповалку. Где зэк, где охрана — не понять. Не до того. Выжить бы. И тут я вспомнил о Баркасе. Где ни ищу, нет его. Словно провалился мудак.