Кровные братья - Фридрих Незнанский

Идеальный, в профессиональном отношении, супружеский тандем Тимашевских — юрист и экономист — превосходно вписался в эту систему. Обеспечивая среди зимы «нужных людей» свежими огурчиками-помидорчиками, супруги имели неограниченный доступ к новомоднейшим финским «стенкам» и холодильникам; рассылая по определенным избранным адресам коробки с апельсинами — да не с той кубинской дрянью, вкуса разведенного мыла, которую восторженные командированные, покоренные московским «изобилием», отстояв гигантские очереди, сетками развозили во все уголки необъятного Союза, а настоящими испанскими, калифорнийскими, израильскими, — можно было рассчитывать на ответную «благодарность», поэтому проблемы «доставания» новенькой канадской дубленки из совершенно недоступного широким массам сертификатного магазина никогда не возникало. При этом все свои «гешефты» Тимашевские обставляли очень аккуратно, грамотно и осторожно, умело используя и приобретенные во время учебы знания, и наработанный в практической деятельности опыт. И уж если оформлялась «пересортица» пары-тройки вагонов картошки или капусты, можно было быть уверенным, что документальная основа «операции» зафиксирована исключительно правдоподобно и достоверно, в чем неоднократно убеждались многочисленные ревизии и комиссии.

Разумеется, Диночка Тимашевская перепробовала все пути-дорожки, полагавшиеся способной девочке из интеллигентной семьи. Костюмчики и платьица для фигурного катания были изысканной красоты — стоимость каждого из этих нарядов, а она была весьма изрядной, никого не волновала; трико для художественной гимнастики были либо импортного производства — предпочитались итальянские модели, — либо выполнялись по спецзаказу; разученная с достаточной степенью уверенности пьеска Бетховена «К Элизе» послужила достаточным поводом к переносу очень хорошего, но весьма скромного по своим внешним данным пианино «Petroff» непосредственно в комнату Диночки, а в гостиной утвердился роскошный вишнево-бордовый кабинетный рояль «Roenisch». Кроме того, Диночка рисовала — имея для этого, естественно, несколько стационарных и походных мольбертов самого лучшего качества, — писала стихи, получала еженедельно два часа дополнительных частных уроков английского и по часу — французского и немецкого. Нагрузка была такая, что и дух перевести некогда.

Разумеется, долго жить в таком безумном напряжении было невозможно. В первую очередь после двух-трех неудачных падений на тренировках отпало фигурное катание, чуть позже, когда выяснилось, что стремление к выдающимся спортивным достижениям в художественной гимнастике требует невероятной самоотдачи и безумного напряжения всех физических и моральных возможностей, ушло в небытие и недолгое увлечение гимнастикой. Впрочем, нет худа без добра. Заложенные в детстве навыки к постоянному спортивному тренингу уже успели сформировать отлично сложенную, изящную и стройную фигуру, поддерживаемую на протяжении десятилетий не изнурительными и тупыми современными диетами, а хоть и нерегулярными и достаточно бессистемными, но тем не менее весьма актуальными, действенными и результативными тренировочными упражнениями.

Следующим решительным шагом в жизни Дины Тимашевской оказался безусловный отказ от музыкальной карьеры. Свехталантливо исполняемая «Элиза» Бетховена была полностью подавлена шубертовской «Серенадой». Как можно одновременно играть триоли в мелодии и дуоли в аккомпанементе, Диночка так и не смогла постигнуть. И как естественный результат — решительно и навсегда закрытая крышка и личного «Petroff», и семейной гордости, сияющего великолепной полировкой «Roenisch». Сочинение стихов умерло своим, тихим и неприметным образом.

А вот художественные поползновения юной Тимашевской продолжали развиваться, и не без определенного успеха. Довольно скоро были оставлены работы на натуре, студийные эскизы, учебные композиции и натюрморты. Но устойчиво выявилось четкое направление творческих интересов молодой художницы — костюм. Костюм исторический, современный, фантастический; костюм как выражение внутренней сущности реально существовавших личностей и придуманных персонажей, костюм как первооснова их мироощущения и как непроницаемая броня, которая позволяла предохранить себя от всех враждебных поползновений.

Импульсивно возникший интерес к этой теме пробудил в Дине несвойственные ей, казалось бы, дотоле обстоятельность, последовательность и даже дотошность. Полки ее личной библиотеки заполнялись толстенными фолиантами по интересующей теме (благо проблемы «достать» нужную книгу, как и «достать» все, что угодно, для семейства Тимашевских не существовало). Но, к чести Дины, надо заметить, что обстоятельные исследования — на самых различных языках, между прочим, — не громоздились на ее стеллажах мертвым грузом, а самым внимательнейшим образом просматривались, изучались, читались. Так, естественным путем, к очень хорошему английскому, приличным французскому и немецкому органично добавились итальянский, испанский и даже, до какой-то степени, значительно менее популярный и употребимый голландский.

Естественным продолжением сформировавшегося увлечения стало поступление на факультет дизайна Московского текстильного института. Безусловные творческие задатки абитуриентки, накопленные самообразованием обширные знания по профилирующим дисциплинам не просто убедили приемную комиссию, но до какой-то степени даже покорили ее. Все вступительные экзамены, кроме сочинения — литературных талантов в Тимашевской экзаменаторы не усмотрели, — Дина сдала на уверенные «пятерки».

Первые год-полтора и занятия в институте, и сопутствующая им студенческо-творческо-богемная атмосфера и радовали, и наполняли каким-то первозданным восторгом: выставки, театральные премьеры, творческие дискуссии, экспериментальные поиски чего-то необычного и интересного. Особняком стояли периодические экспедиции по глухим и заброшенным среднерусским деревенькам и поселкам, где все еще удавалось разыскать и великолепные старинные иконы, и небезынтересные живописные работы известных художников, немыслимыми путями затерявшиеся в русской глубинке и используемые колхозниками «прямо по назначению»: картиной, написанной, например, на деревянной доске, очень удобно было прикрывать бочку с квашеной капустой.

Разумеется, эти поездки не входили в учебную программу, а организовывались кем-то неизвестным и таинственным, кому, в конце концов, и доставались добытые экспонаты. Вояжи эти очень хорошо оплачивались, что в первую очередь и интересовало достаточно нищее творческое студенчество, хотя конкретно для Дины материальный вопрос не имел решающего значения. Естественно, от заработанных в этих брождениях денег она не отказывалась. Но при всем при этом она по-прежнему продолжала оставаться «девочкой из благополучной и обеспеченной семьи», для которой лишняя десятка никакой роли не играла. Значительно больше ее интересовали сами по себе поиски, принципы их организации, способность на глазок оценить достоинство и значимость обнаруженных работ, умение в примитивных полевых условиях обеспечить хотя бы приблизительную первичную реставрацию, позволяющую сохранить и сберечь нечто безвозвратно разрушающееся и умирающее.

Конечно же Дина прекрасно понимала, что деятельность их экспедиций находится на грани, а зачастую и за гранью криминала. Ей и самой неоднократно приходилось «убалтывать» нищих стариков и старушек, убеждая их в том, что мизерные деньги, выплачиваемые им за какую-нибудь сумасшедше ценную икону семнадцатого века — царский подарок и просто-таки немыслимая благотворительность. Не была для нее тайной и деликатная формулировка: «А я все-таки прибрал к рукам эту картину». Это значило, что торги не состоялись, а работа все равно оказалась добычей изыскателей. Какими путями? Ну не будем слишком наивными!