Одного человека достаточно - Эльс Бэйртен

Наконец на ее лице появляется улыбка.

Звонит телефон. Я снимаю трубку.

– Твоя мама.

Улыбка исчезает. Она трясет головой.

– Это же твоя мама, Лили.

Она неохотно встает.

– Всего пять минут.

Не успеваю я вернуться за стойку, как она бросает трубку.

Это не пять минут, хочу я сказать, но молчу, потому что она уже натягивает куртку. И в следующую секунду выбегает за дверь.

Она подходит к окну, смотрит на улицу.

– Я не буду петь. Ни сейчас, ни потом. Пусть мама хоть на голове ходит. Да, ты правильно услышала, моя мама. Она звонила, сейчас расскажу, как это было. У тебя все хорошо, Лили, да? Жди меня, да-да, я приеду посмотреть, как ты поёшь, и не надо тут устраивать концертов, я твоя мать, ты не забыла? Я ответила, что не стану с ней разговаривать, если она будет так орать, и бросила трубку.

Она вздыхает.

– Представляю, что ты сейчас думаешь. Это же мама. Но если бы ты ее знала, ты бы так не говорила. Что бы я ни делала, она все критикует. Тебе лучше с распущенными волосами, нет, с собранными, спой что-нибудь другое, ну что на тебе надето, ты собираешься в таком виде выйти на улицу? Чего ты хочешь от жизни? Ага, ты об этом еще не думала. А пора бы, скажу я тебе, ведь ты уже не подросток. Если хочешь, можешь оставаться подростком, конечно, но тогда и отношение к тебе будет как к подростку. И вот так целыми днями. А когда я злюсь, у нее становится такой взгляд, словно я разбила ей сердце. С тех пор как папа ушел, она все время так смотрит. А я просто хочу, чтобы она оставила меня в покое. Но видимо, я слишком многого прошу. Знаешь, что бы она сделала с тобой? Она бы стащила тебя со стула и отправила сидеть на скамейку, и прежде чем ты успеешь прийти в себя, она раз десять повторит, что делает это для твоего же собственного блага. И что тебе остается делать? Скрипишь зубами и позволяешь ей капать тебе на мозги. И делаешь по-своему у нее за спиной. Хотелось бы тебе так жить?

Я закрываю уши руками. Я не хочу этого слышать.

– Я иногда думаю: что, если бы она умерла? Почему ты так странно смотришь, Жюльетта? Ну конечно, я не всерьез. Тебе плохо, хочешь принесу попить? Оставить тебя в покое? На, попей.

Она сует большой стакан воды мне в руки.

– Моя мама повыкидывала бы все твои партитуры в мусор, одну за другой. Ты же не будешь петь эту старомодную чушь, сказала бы она. Папа ни одну пластинку не мог спокойно поставить, как она появлялась с критикой, мол, что за старье, и кривилась, словно лимон проглотила. А если я ее дразнила, что ее музей полон старья, она сразу становилась очень серьезной и заявляла противным голосом, что я когда-нибудь это пойму, но пока, видимо, еще не время. Хоть бы раз попробовала объяснить, почему папа ушел. Видишь ли, я еще слишком маленькая для этого. Как будто, когда взрослеешь, сразу все становится понятно. Вот ты все понимаешь?

Она смотрит на меня.

– Тебе уже получше?

Я молчу.

– От тебя сегодня ни звука не дождешься, – говорит Лили. Встает и надевает куртку. – Не буду тебя больше доставать. Надо сказать ребятам, чтобы они искали кого-нибудь другого.

Она уходит, Луи.

И больше не придет.

Жизнь – это риск, Жюльетта. Либо ты на него идешь, либо упускаешь шансы. Роза говорила это с такой страстью. С той же страстью она стояла передо мной в лечебнице. И она бы отправила меня в Париж, но я этот шанс упустила. Сними предохранитель, говорила она. Ты знаешь, где он. Ты, и только ты.

Как будто правда существует предохранитель, который можно просто так взять – и снять.

Если бы только она не пела как десять соловьев.

Десять, Луи.

– Лили.

Остановилась у двери.

– А как же Париж? Что, если твоя мама и туда приедет?

– Мама, в Париж? Да даже если она сюда доедет, будет чудо. И кстати, кто говорил, что я окажусь в Париже?

– Ты, – отвечаю я, – ты это говорила.

Она смотрит на меня.

– Вот бы ты была моей мамой.

У меня перехватывает горло. Девочка, ты не знаешь, о чем говоришь.

– Я вообще-то сделала тебе комплимент, ты могла бы выглядеть чуть-чуть радостнее.

Она смеется и раскидывает руки.

– Я хочу иметь кучу детей. Каждый вечер буду готовить им блинчики и сажать всех на колени. «Однажды, давным-давно…» – буду шептать имя, хочу им рассказывать только интересные сказки. В какой-то момент они вырастут и уедут в город. А я, конечно, буду беспокоиться, ведь я же их мама и буду переживать из-за всех бед, в которые они могут попасть, но прежде всего я буду ими гордиться.

Она смотрит на меня.

– Если у тебя будут дети, не стесняйся говорить им, что ты ими гордишься.

Она глубоко вздыхает.

– Я тебе уже говорила, что забросила учебу? Когда папа ушел, я расхотела учиться. Хотя на Рождество у меня были хорошие оценки. Но, вместо того чтобы убедить меня взяться за ум, мама отослала меня сюда. Съезди спой, детка.

– А ты любишь петь?

Она молчит.

Вот теперь я их вижу. Слезы.

– До гонки еще четыре недели.

– Три недели и пять дней, – поправляю я.

– И вообще, они хотят, чтобы в «Бельведере» пела ты. Как ты думаешь, почему я должна петь твою программу? У тебя столько опыта, мне с тобой не сравниться.

Она встает, берет мою папку с вырезками.

– Нелегкая ноша на ее хрупких плечах, вот гляди, так и написано.

– Она не даст вам заскучать, это там тоже написано, – говорю я.

– Ты знаешь текст наизусть! – Она глубоко вздыхает. – Тогда ты знаешь и то, как сильно они по тебе скучают.

– Теперь у них есть ты, – отвечаю я.

Едва она выскакивает за дверь, как в кафе заходит Этьен.

– Куда это она, Вилфрид?

В этот раз не я виноват.

– Звонила Линда, она приедет на выступление. Забудь, Этьен, она не будет петь.

– Сразу голову потеряет, конечно же, слишком мало у нее опыта. Эх. Ну она вернется. И ты скажешь ей, как она нам нужна.

– Я?

– Ты это умеешь.

Я бы сделал по-другому. Почему бы матери не оставить ее в покое, она что, думает, ее дочь железная? Или, может, она сама железная? Зачем тогда она отослала своего ребенка сюда? Да-да, отослала, и пусть даже не начинает песню про «отличный шанс». Вот бы ее папа позвонил и спросил, как там его дочка. Я бы ему все высказал. Уж постарайся быть тут, Александер, или тебе по-прежнему больше нравится Алессандро? Нет, у меня нет детей, но я стою за барной стойкой. Так что я слышу много историй от завсегдатаев. Если что-то касается твоих детей – это касается и тебя, хоть мне этого и не понять, мне повезло, любят они повторять. Потом я заново наполняю их кружки, и мы пьем за то, что у нас есть, и за то, чего нам не понять.