Суворов и Кутузов - Леонтий Раковский

А с папенькой всегда весело.

Его не надо просить, он сам охотно шалил с Наташей: играл в прятки, прыгал на одной ножке, умел смешно лаять по-собачьи, так, что хозяйская кошка Мушка, услышав лай, в страхе и недоумении смотрела то на папеньку, то на Наташу: где же этот страшный пес? А Наташа стояла, зажав руки в коленки, смеялась над глупой Мушкой. И самое главное, папенька все позволял Наташе: бегать босиком, играть на улице с Гапкой, пить холодную воду.

В палатке у него ничего интересного не было, – у маменьки в хате куда интереснее: и разноцветные лоскутики, и красивые шелковые ленты, и флакончики на столе у зеркала. Так и хочется все посмотреть, потрогать, но это – заказано.

А в папенькиной палатке даже зеркала нет, ничего нет, кроме книг и большого флакона с одеколоном.

Но с папенькой все равно веселее. И Наташа спешила к отцу, чтобы еще застать его дома.

По скошенной, совершенно выгоревшей от солнца траве быстро не побежишь – колется. Наташа знала уже, как надо бегать, – поджимала пальцы, ступала не на всю ногу, а на ребро, и все-таки ногам было больно.

Но отец уже увидал ее. Он с радостным криком кинулся ей навстречу:

– А, шалунья моя! Суворочка! Хошь гельдин! – Наташа знала от папеньки: это по-турецки значит – здравствуй!

Он подхватил Наташу под мышки, поцеловал в обе щеки – щеки у Наташи были пухлые и румяные, как у маменьки, – и подбросил высоко вверх. У Наташи сладко захватило дух – и страшно, и приятно. Она зажмурила глаза.

– Как спали-почивали, ваше превосходительство? – спросил ее отец, держа на руках.

Наташа не ответила на вопрос. Улыбаясь, она пристально рассматривала это знакомое худощавое лицо, высокий лоб, на котором, как ступеньки, одна над другой легли морщины. Потом вдруг обняла отца за шею обеими руками и потрогала его косичку.

Папенька состроил уморительную гримасу и запрыгал на одном месте.

– Ой, Суворочка! Сакын, шу шеи эйлеме![51] – взмолился он.

Этих слов Наташа не знала, но поняла: трогать косу нельзя. Она опустила руки и сказала:

– И у меня будет такая коса, как у тебя. Уля говорила. Ага!

– Я свою косу скоро отрежу!

– Почему? Заплетать надоело?

– Скоро, сестричка, все солдаты будут без кос.

– Ты хитрый, я знаю: боишься, что у меня коса вырастет больше твоей!

– Боюсь, Суворочка, боюсь! А ты что сегодня так поздно встала? Мы ведь ложились вместе. Вероятно, не скоро заснула? – спросил отец. – Кто тебе не давал спать? Мухи кусали?

Он всегда ложился спать с закатом солнца.

– Я маменьку ждала… Знаешь, – оживилась Наташа, – что я тебе смешное расскажу!

– Ну, что? Гапку опять индюк напугал?

– Нет. Вчера вечером дядя Коля кормил маменьку вареньем с ложечки, как маленькую. Сам ест и ей дает. Так смешно было. Я еще не спала, видела, – рассмеялась Наташа.

Но папенька почему-то не смеялся. Он вдруг спустил Наташу с рук на землю и сказал:

– Ступай, Наташенька, мне надо идти!

Он подбежал к палатке, схватил треуголку и, размахивая ею, быстро пошел из сада. Наташа побежала к перелазу через плетень. Смотрела вслед отцу.

Папенька шел, как всегда, очень быстро. Но сегодня он почему-то ни разу не обернулся назад и не помахал Наташе рукой. И перед уходом забыл спросить у Наташи, как будет по-турецки «первый», «второй», «третий»: папенька учил Наташу считать.

И теперь Наташа невольно повторяла затверженные слова: биринджи, икинджи, ючюнджю…

Варвара Ивановна уж две недели жила в селе. Всякий раз, как она приезжала из Москвы к мужу в армию, ей быстро надоедала эта походная обстановка.

Александр Васильевич целый день был занят. Он вставал еще ночью и уже с восходом солнца уходил к своим солдатам. К полудню он возвращался домой, обедал, спал часа два, а потом читал газеты и книги и обязательно учил по тетрадке какие-либо турецкие или татарские слова.

А ей без дела было скучно. Дома, в Москве, Варвара Ивановна тоже ничего не делала, но день был как-то заполнен: то приезжали гости, то сама отправлялась к родным и знакомым, ездила в церковь, наконец, распоряжалась по хозяйству – давала работу своим девушкам.

День и проходил незаметно.

А здесь он тянулся мучительно длинный, ничем не занятый. Читать Варвара Ивановна не любила, в церковь ходить здесь мало удовольствия, – от холопьих сапог несет дегтем, на клиросе гнусавит один дьячок, да и кого встретишь в сельской церкви? В гости поехать не к кому, – Александр Васильевич ни с кем из окрестных панов-помещиков не заводил знакомства.

Варвара Ивановна, зная, что деревня ей скоро наскучит, взяла с собою побольше прислуги, чтобы хоть было чем заняться. Но муж на следующий же день услал всю дворню назад, в Москву. Сам командовал тысячами людей, а ей оставил одну Ульяну да угрюмого Прохора.

Унижаться же и говорить с деревенскими бабами она не хотела. Изредка лишь говорила о том о сем со своей хозяйкой Параской, но и то Варвара Ивановна очень плохо понимала ее быструю украинскую речь.

Возиться с Наташей она не очень любила, – да Наташа была похожа на отца: как убегала утром с ребятами, так Уля едва находила ее к обеду и ужину. Наташа загорела и потолстела и стала разговаривать, как холопка: подсолнечник называла «соешником», вместо «яйца» говорила «крашанки». Варвару Ивановну это раздражало. В первые дни она не отпускала дочь на улицу, чтобы Наташа не играла с холопьими детьми, но Наташа томилась, плакала. И кроме того, папенька во всем поддерживал Наташу. Он ничего не имел против того, чтобы его дочь играла с деревенскими ребятишками, и всегда потешался, когда Наташа за столом говорила:

– Мамочка, насыпь мне еще борщу!

– Что ты говоришь? Ну, как это можно «насыпать» борщу, когда он жидкий! – возмущалась Варвара Ивановна.

– Ты напрасно, Варенька, ее бранишь – она правильно говорит, – заступился отец. – Всякий язык – хорош. А чем какой-нибудь турецкий лучше украинского? Говори, говори, сестричка! Учись! Языки надо знать!

И Варвара Ивановна отступилась от Наташи. Она знала, что скоро вернется в Москву, и от Наташиного украинского языка в две недели не останется и следа: девочка так же быстро забудет все эти слова, как быстро запомнила.

Варвара Ивановна совсем умерла бы от тоски, если бы не племянник мужа Николай Сергеевич.

Мужа Варвара Ивановна не любила – только терпела. Выходила она за Суворова по расчету – так настояли родители. Вздыхателей у Варюты было предостаточно, а женихов – ни одного: знали, что генерал-аншеф Прозоровский прожился и ничего за дочерью дать не может.