Любовь и тьма - Исабель Альенде

В постели он был щедр: думал только о том, чтобы принести ей радость, удовлетворить все ее капризы, придумать для нее новые шалости.

Мишель представлял скрытую и самую яркую грань ее бытия. Невозможно было поделиться с кем-нибудь этой тайной; никто бы не понял ее страсти к такому молодому мужчине. Она могла вообразить себе, какие комментарии отпускали бы ее подруги: Беатрис потеряла голову из-за какого-то мальчика-иностранца, а он, будьте уверены, доит ее и выкачает все ее денежки; в ее-то возрасте, хоть бы постыдилась. Никто не поверил бы, насколько взаимны их ласки, улыбки их дружб; он никогда ничего не попросил у нее и не принял ни одного подарка Они встречались пару раз в году в какой-нибудь точке земли, проводили там, как в краю несбыточных мечтаний, несколько дней и возвращались, благодарные телом и ликующие душой. Беатрис Алькантара вновь брала в свои руки бразды правления домом и, взвалив на себя прежнюю ношу, возвращалась к элегантным отношениям со своими обычными претендентами: вдовцами, разведенными, неверными мужьями, хроническими соблазнителями, которые одаривали ее знаками внимания, но не затрагивали сердца.

Миновав стеклянную дверь таможни, она увидела в толпе свою дочь. С ней был не отходивший от нее в последние месяцы фотограф, как его зовут? Увидев, как неухожена Ирэне, мать не могла удержаться от гримасы недовольства Когда Ирэне носила цыганские наряды, это выглядело по крайней мере оригинально, но в этих мятых брюках и с волосами, собранными в хвост, она была похожа на сельскую учительницу. Подойдя ближе, Беатрис заметила другие тревожные знаки, но точно определить их не успела В глазах дочери застыла грусть, а в складках рта затаилось мучительное беспокойство, но в сутолоке погрузки чемоданов в машину и возвращения домой мать ничего уяснить не успела.

— Я привезла тебе в приданое тончайшее белье, дочка!

— Возможно, оно мне не пригодится, мама.

— Что ты хочешь этим сказать? Что-нибудь случилось с твоим женихом?

Бросив взгляд исподлобья на Франсиско Леаля, она готова была отпустить едкий комментарий по этому поводу, но решила молчать до тех пор, пока не останется с Ирэне наедине. Глубоко вздохнув, она на счет «шесть» расслабила мышцы шеи и, освободив свой дух от всякой агрессивности, как учил преподаватель йоги, настроилась на позитив. Почувствовав себя лучше, она стала любоваться весенним городом, его чистыми улицами, свежевыкрашенными стенами, вежливыми, дисциплинированными людьми, — это была, конечно, заслуга властей: все под контролем и бдительным наблюдением. Она рассматривала витрины магазинов, которые ломились от экзотических, невиданных дотоле товаров, роскошные здания с окруженными карликовыми пальмами бассейнами, построенными на их плоских крышах, — эти бетонные раковины, давшие приют фантастическим торговым фирмам на потребу капризам нуворишей, и высокие стены, за которыми прятались кварталы бедноты, где жизнь протекала за пределами времени и Божественных заповедей. Поскольку с нищетой покончить не удалось, о ней было запрещено упоминать. Пресса сообщала только хорошие новости, словно все обитали в зачарованном царстве. Слухи о женщинах и детях, штурмующих от голода булочные, квалифицировались как ложные. Только из-за границы приходили сведения о новых бедствиях: там весь мир бился над неразрешимыми проблемами, которые не затрагивали благоденствующее отечество. По улицам сновали японские автомобили таких изящных форм, что казались нарисованными, и огромные черные, с никелированными выхлопными трубами мотоциклы, принадлежащие правительственным функционерам; на каждом углу можно было увидеть рекламу чего-нибудь особенного для избранных лиц: путешествие по маршруту Марко Поло[47]в кредит и последние достижения электроники. Появилось множество мест развлечений с ярко горящими огнями, двери которых охранялись до самого комендантского часа Без устали говорилось об изобилии, экономическом чуде, иностранных капиталах, льющихся в страну широким потоком благодаря прекрасным условиям, созданным режимом. Недовольным приклеивали ярлык антипатриота, ведь счастье было обязательно для всех По неписаному, но всем известному закону разделения, на одной и той же национальной территории сосуществовали две страны: одна принадлежала золотой и могущественной злите, другая — молчаливой массе людей, живущих на обочине жизни. Социальные издержки — так называли это молодые экономисты новой школы, и их слова повторяли средства массовой информации.

Когда автомобиль остановился у светофора, к машине подошли три оборванных подростка, предлагая кто протереть ветровое стекло, кто купить религиозные открытки или пакетики иголок, а кто прося милостыню. Ирэне и Франсиско переглянулись: они подумали об одном и том же.

— Бедных с каждым днем все больше, — сказала Ирэне.

— Опять старая песня? Везде есть нищие. Люди просто не хотят работать. Это страна лентяев, — возразила Беатрис.

— На всех работы не хватает, мама.

— А что ты хочешь? По-твоему, между бедными и порядочными людьми не должно быть никакой разницы?

Не осмеливаясь поднять глаза на Франсиско, Ирэне покраснела, но ее мать спокойно продолжала.

— Это переходный период, скоро наступят лучшие времена. По крайней мере, в стране порядок, не так ли? В остальном демократия ведет к хаосу. Об этом тысячу раз говорил Генерал.

Остаток пути они проехали в молчании. Когда они прибыли, Франсиско отнес вещи на второй этаж, где их ждала Роса везде горел свет. Благодарная за внимание, Беатрис пригласила его отужинать с ними. Впервые она была с ним приветлива, и он немедленно принял ее предложение.

— Роса накрой ужин пораньше: в «Божьей воле» будет сюрприз, — попросила Ирэне.

По ее просьбе Беатрис накупила простеньких сувениров для стариков и обслуживающего персонала. Ирэне купила пирожные и приготовила фруктовый пунш для празднества После ужина они спустились на первый этаж: там, приветствуя хозяйку, собрались гости в своих лучших одеждах, нянечки в накрахмаленных передниках, а в вазах стояли пышные букеты первых весенних цветов.

Актриса Хосефина Бианки объявила, что их вниманию предлагается театральное представление. Заметив, как Ирэне ей подмигнула, Франсиско понял, что девушка посвящена в тайну, и хотел было сбежать — он тяжело переживал чужую неловкость, — но его подруга не дала ему времени придумать предлог, чтобы уйти. Она усадила его рядом с Росой и матерью на террасе и исчезла с Хосефиной в глубине дома Прошло несколько томительных для Франсиско минут ожидания. Пока сиделки выставляли стулья перед высоким окном столовой, Беатрис делилась своими довольно банальными впечатлениями о местах, где она побывала во время путешествия. Рассаживались приглашенные, одетые в жилеты и закутанные в пледы: преклонные годы кости не греют, даже теплая весенняя ночь не способна смягчить старческий озноб. В саду было включено освещение, воздух наполнили аккорды старинной сонаты, и занавес раздвинулся. Какое-то мгновение Франсиско разрывался между стыдом, понуждавшим его к бегству, и волшебством неповторимого зрелища Его глазам предстала залитая светом сцена, напоминающая мерцающий в темноте аквариум. Обтянутое желтым, под золото, гобеленом кресло было единственным предметом мебели на ее обширном пространстве; рядом с ним стоял торшер с пергаментным абажуром, бросавшим золотой круг на четкий, не тронутый временем силуэт, словно явившийся из девятнадцатого века Поначалу он Хосефину Бианки не узнал, подумал, что это — Ирэне, ибо с лица актрисы исчезли следы времени. В каждом ее жесте сквозили мягкость, обольстительность и гармония. На ней было хоть и выцветшее и помятое, но роскошное платье в плиссированных воланах и кружевах цвета слоновой кости, не утратившее своего великолепия, несмотря на пыль времен и кочевье по сундукам и баулам. Слабое шуршание шелка слышалось на расстоянии. На грани обморока, чувственная, бесконечно женственная, актриса, казалось, не сидит в кресле, а парит над ним с легкостью мотылька. Лившаяся из динамиков музыка смолкла.