Западня для ведьмы - Антон Орлов

Ее похвалили, картинки забрали. У Змейки осталось смутное ощущение, будто она что-то сделала не так. Себе во вред. Выдать таким образом свою истинную природу она не могла… И в том, как с ней обращались, ничего после этого не изменилось – значит, и впрямь не выдала. Тогда в чем дело?

Те, кто унес рисунки, выглядели подозрительно удовлетворенными, словно ее на чем-то подловили. Может, они собираются использовать эти картинки для неизвестного ей колдовства? Мысль об этом беспокоила песчаную ведьму, и она регулярно проверяла украдкой, не направлены ли на нее какие-нибудь чары.

Чтобы не переигрывать со своей покорностью, она расхныкалась и стала проситься к маменьке – хоть один раз увидеться, хоть ненадолго, ей так не хватает кого-нибудь из близких, она же без них не привыкла… Все это Змейка пробормотала ноющим голосом, хлопая мокрыми ресницами. Вполне правдоподобно, пусть утешают!

Ее утешили.

– Девочка, у тебя скоро будет новая любящая семья, – мягко, но непререкаемо произнес старший опекун – воспитатель приюта, которого по случаю слез позвали с ней побеседовать. – Там ты будешь всем обеспечена и счастлива.

– Но у меня ведь уже есть маменька и другие родственники в Аленде…

– Девочка, по овдейским законам мать тебе не близкий родственник, – доброжелательного вида господин с выразительной участливой улыбкой, от которой на его суховатых щеках появлялись ямочки, и неулыбчивыми, если присмотреться, глазами, наставительно поднял палец. – Что такое для тебя мать?

– Маменька меня родила и всегда была со мной, заботилась обо мне…

– Вот-вот, – поощрительно кивнул старший опекун. – Мать – это всего лишь утроба, из которой ты появилась на свет. Девочка, утроба тебе не близкий родственник! Пойми это хорошенько, и тогда ты будешь счастлива, как и полагается умной девочке твоего возраста, живущей в благословенной Овдабе.

– Я постараюсь, – жалобно, однако с легким оттенком согласия, который не должен был ускользнуть от внимания собеседника, пролепетала «девочка».

Позже Змейке подумалось: хорошо, что она шпионка Ложи, и для нее это, можно считать, игра, противная и совсем не в удовольствие, но всего-навсего игра – а если б она была настоящей Талинсой Булонг?

– Все мы понимаем, уважаемые коллеги, где оказалась Светлейшая Ложа, незачем говорить об этом вслух, – достопочтенный Гривьямонг, пухлолицый, с ухоженной седой шевелюрой, сделал печальную паузу.

– Да отчего бы не сказать – Ложа ныне пребывает в том самом месте, которое всего дороже нашему первому амулетчику! – гневно возразил достопочтенный Зибелдон, энергичный и загорелый, каким и пристало быть заядлому путешественнику. – Все вы в курсе, коллеги, что это за место!

После общего скорбного молчания достопочтенный Лаблонг, один из самых старых и влиятельных архимагов, зловеще проскрипел:

– Нет у нас больше первого амулетчика.

В Хрустальном зале воцарилась гнетущая тишина.

Дирвен, которому велели сесть на специально принесенную скамью посреди пятачка пустого пространства, смертельно побледнел. Снеговое лицо, взъерошенная светлая шевелюра, справа на лбу торчит позорный рог. Шляпу, прячущую от посторонних глаз проклятие Тавше, его заставили снять.

Дав ему время, чтобы подумать о смертной казни и как следует испугаться, Лаблонг провозгласил:

– Отныне Дирвен Кориц лишен сего почетного звания, которое предполагает не только искусное обращение с амулетами, но также и чувство ответственности, и дисциплину, и разумную голову на плечах.

До мальчишки не враз дошло, что жизнь продолжается. Он сидел застывший, как будто окаменевший, а потом, осмыслив услышанное, оперся потными ладонями о скамью, обессиленно ссутулил обмякшие плечи, перед тем вздернутые и напряженные. Начал постепенно краснеть.

– Мало его лупили в детстве ремнем по самому дорогому, – добавил архимаг. – Пусть останется и послушает дебаты о финансировании ремонта Дворца Собраний и восстановительных работ в Пергамоне. Ему будет полезно. При условии, что хоть что-нибудь может пойти на пользу мозгам, которые у него находятся, по всей очевидности, в самом дорогом месте.

К концу этой речи лицо Дирвена залила краска, и потерянный предобморочный взгляд приговоренного к смерти сменился угрюмым, исподлобья. Голову он опустил, как и ожидалось от виновника такого беспримерного раздрая, но Орвехт готов был на что угодно побиться об заклад, что стыда за содеянное там нет и в помине. Только обида и острое, как бритва, ощущение несправедливости: отобрали шляпу, лишили почетного звания, публично обругали и высмеяли – как же тут не обижаться?

Трем его надзирателям повезло куда меньше. Парней сослали в Очалгу – сурийскую колонию Ларвезы, на юго-восточный рубеж, за которым лежат земли Исшоды, захваченные вошедшим в силу волшебным народцем.

Такие бедствия порой где-нибудь да случаются, и люди вынуждены уходить, чтобы не оказаться в игрушках у распоясавшейся нечисти. Спустя какое-то время соотношение глубинных магических факторов, определяющих порядок вещей в Сонхи, естественным образом изменится, тогда нетрудно будет разобраться с захватчиками (чаще всего те сами разбегаются и прячутся кто куда, почуяв, что у них больше нет преимущества), и прежние хозяева или их потомки смогут вернуться на свою территорию. Обычно в первые годы после этого земли там на диво плодородны, а продукты сельского хозяйства особенно сладки и обильны. В ученых кругах даже бытует гипотеза, что за счет подобных катаклизмов – для людей, кто бы спорил, неприятных – природа залечивает раны и восстанавливает силы.

Сурийцы, которые еще с полвека назад поселились в Ларвезе общинами, были беженцами с юго-востока.

Провинившихся магов и амулетчиков Ложа отправляла туда в ссылку. Для того чтобы отслужить там положенный срок и вернуться обратно живым-здоровым, требовалось изрядное везение.

Поначалу шли разговоры о том, чтобы и главного виновника в Очалгу сплавить, но это были всего лишь разговоры. Архимаги спускали пар, заодно пеняя коллегам, которые настояли на том, чтобы привезти его в Пергамон, да еще вручить накануне Великого Светлейшего Собрания «Рвущий цепи, рушащий стены»: мол, с таким первым амулетчиком не нужно засылать к нам вражьих диверсантов – он и сам заместо них все сделает. Те отпирались, и каждый утверждал, что уж он-то вовсе на этом не настаивал, а вот другие настаивали, что верно, то верно… По их речам выходило, что все до единого были против присутствия Дирвена на Собрании, и всякий мол-де старался убедить в этом остальных, а к его предупреждениям не прислушались.

Ссылать юного угробца в юго-восточное пограничье передумали: это же все равно, что в сердцах зашвырнуть ценнейший уникальный артефакт в помойное ведро – чтобы через пять минут, спохватившись, вытащить его оттуда и заботливо обтереть. Вместо этого Дирвена решили припугнуть и пристыдить. Первое получилось, второе – не очень-то: пока обсуждался вопрос об источниках финансирования восстановительных работ, на миловидном полудетском лице опального амулетчика все явственнее проступало выражение «ну, вы все тут и сволочи!». По крайней мере такое заключение сделал Суно, неплохо его знавший.