Собрание сочинений. Том 2. Последняя комедия. Блуждающее время. Рассказы - Юрий Мамлеев

— Кваском-то угощайтесь, обидите, — скромно сказал Григорий Дмитриевич.

Марина хихикнула. Налили все с удовольствием. Квас пили словно какое-то небесное пиво, чуть ли не как амброзию, но немного протухшую к концу времен.

— Что вы с ними все-таки делаете, Григорий Дмитриевич, с этими милыми людьми, которых вы только что видели? — спросила покрасневшая от мыслей Таня.

— Да вреда им никакого, — добродушно ответил Орлов. — Я их просто трансформирую на время. И восприятие, конечно, тоже. Посидят они пред пустым креслом или еще как — и другими становятся. Но когда домой возвращаются — почти как все становятся. Они у меня тихие, работящие, все это им идет на пользу.

— Зачем? — коротко вырвалось у Марины.

— Да отдых это, Марина, отдых. А у них-то, во время этих трансформаций, стены этой пещеры, люди Вселенной ее называют, что ли, да?., расшатываются: то смерть свою высшую увидят, то небывалый мир, то спляшут… Это ли не на пользу — чтоб не протухали и не думали о себе много. Чтоб расшатались чуток, живей стали. И для смерти ихней и для жизни — это хорошо. Они сами лезут ко мне: быть хотят немного иными. А мне что — я могу в этом помочь. Это не вредно даже для кошек. Но они и в обычной смерти и жизни от этого веселей становятся. Такая уж у них всех натура. Один Спиридон иногда отбивается: бегун он. Бегает по всей Рассее, от одной загадки к другой. А загадки на каждом шагу. Милые они детки, это правда, Тань.

— Григорий Дмитриевич, вы вот сказали, что видели меня во сне, — опять раскраснелась Таня.

— Да я пошутил, Танюша, пошутил. Не во сне я тебя видел, а наяву, в действительности, но в далеком мире, таком далеком, в смысле пространств и времен, что и сказать я тебе не решаюсь: испугаешься еще… А я пугать не люблю, хотя люди меня пугаются, но я от страха этого лечу. Ты и сейчас там, Таня, а по человечьему раскладу и пониманию — только еще будешь там. Но не скоро, ох, не скоро, Танюша…

— Да… а где же? — нелепо пробормотала Таня.

— А, Танюша, голосок твой задрожал, — хмуро прохрипел Орлов. Глаза его огромные слегка улыбнулись. Он посмотрел отвлеченно на нее. — Вот ты какая здесь. А там ты будешь совсем другая. Другая, дочка, другая. Ты даже и вообразить сейчас не сможешь, какая ты будешь. Воображение рухнет, и не представишь. Вот так, — добродушно закончил он.

Таня смутилась не то от страха, не то от радости.

— Не бойся, не бойсь. Ты же бессмертная, чего тебе бояться. Не утка ведь… Пей, квасок-то, пей.

— Что в нас вечно, ее Юрий Николаевич учит, — улыбнулась Марина, разряжая ситуацию. — И меня когда-то кто-то учил…

— О, Буранов — это настоящее, — развел руками Орлов и выпил кваску. — Правильно учит. Как же без вечного. Срам один жить без Абсолюта. В пылинку превратишься, черти, и те засмеют, — чуть даже с жалостливой интонацией, но не без потусторонней иронии проговорил Орлов.

— Мы не раз Буранова спрашивали о вас, Григорий Дмитриевич, — сказала Марина. — Но на этот вопрос он все время молчит.

— Хорошо молчит, хорошо, — ответил Орлов. — Недаром говорят, что слово — серебро, а молчание — золото. — Человеческие выражения на его лице мелькали и исчезали, как тени.

— А о чем же вы говорили со мной там, то есть бог знает где? — собралась с духом Таня. — Если можно так выразиться…

Орлов остолбенело и серьезно на нее посмотрел.

— Но это же передать невозможно! Вы что, Таня? Там все иное. Не мечтайте о том, что вы говорили там. Для вас же лучше будет…

Танечка даже глотнула слюнку:

— Я чувствую, что вы говорите правду, истину. Так вот какая я буду… Непостижимая себе…

— Обычная история, — поддакнул Орлов. — И не пытайтесь проникнуть. Не дай бог… Кстати, могу вас поздравить: вы дали мне там один очень полезный совет… Я им непременно воспользуюсь… Когда меня здесь не будет.

У бедной Тани даже появились слезы на глазах, но волосы, казалось, чуть-чуть встали дыбом.

— Таня, не переживай из-за непостижимости себя… Не переживай, — быстро проговорила Марина и сжала ее нежную ручку.

Павел обалдело молчал, думая. Квас не пил.

— О, я порезался тут, — вдруг сказал Орлов и показал руку, из которой небольшой струйкой текла кровь. — За гвоздь задел. Ничего.

Таня была потрясена этим не меньше, чем намеком о себе, «будущей»: как, у Орлова есть кровь, и она течет?! Она с диким недоумением посмотрела на руку и потом на лицо Орлова. Марина расхохоталась. Орлов улыбнулся. Кровь перестала течь. Павел по-прежнему цепенел.

— А мы совсем забыли нашего юного друга, — обратился Орлов к своим гостям. — Чую я, вы из-за него ко мне приехали? Что случилось?

Павел взял себя в руки и все подробно рассказал. Орлов расхохотался так, что еле удержался на стуле. И, наверное, минут пять потом хохотал, не унимаясь.

— Вот угораздило вас, беднягу, в этакую ловушечку, молодой человек, — наконец выговорил он. — Извините, в связи с этим я вспомнил один эпизод из моей одной очень отдаленной жизни… Весьма тайно-забавный… Со значением… Потому и хохотал так долго.

— Мне было не до смеха, — вставил Павел. Орлов немного поостыл.

— Дети вы, дети, — сказал он, опять отпив кваску.

— Ну ладно, — он махнул рукой в сторону Павла. — Что вы переживаете: вы же остались живы и вернулись. Если б застряли, было бы хуже.

— Я не могу понять! — вдруг закричал Павел. — Как может сохраняться прошлое не в виде проекции, тени, а в живом физическом виде?!! Как это может быть?!! Моя мать умерла, и, значит, в то же время она осталась жива, пусть и в прошлом? Она живая и мертвая одновременно? Или это не она, а кто-то другой в ее теле!! У меня ум раскалывается, я не могу жить так больше!

Павел даже стал топать ногами, сидя.

Орлов отрезал ему черного хлебца, намазал маслом, посыпал солью и сказал:

— Съеште. Вкусно. По-деревенски. — Павел ел.

— Удивляюсь я людям, — развел руками Орлов. — Ну так, слушайте. Здесь и понимать нечего. Это просто реальность, относительная, конечно, как и все в этом мире полуиллюзий, — но бывает, и все. Это надо принимать как есть. Вы же пытаетесь объяснить то, что по принципу вне человеческого разума, вне понятий и концепций, вы пытаетесь объяснить то, что объяснить полностью на таком детском уровне невозможно. Отсюда и ощущение краха… Конечно, можно и по этому поводу легко воссоздать какое-нибудь приличное объяснение, но к действительности это будет иметь весьма вялое отношение. То, что вы увидели — просто есть, и все. Понимать такое — то же самое, что топором рисовать китайские миниатюры… плюньте вы на свои ум, тоже мне сокровище, это просто маленькое приспособленьице. Забудьте об уме. Есть ведь такое помимо вашего ума… огого-го-го! — и Орлов даже как-то дико произнес это «ого-гого!», так что Павел испугался.

— Мне и говорить на языке ума тошно, — добавил Орлов. — Но уж ради вас…