Гром победы раздавайся! - Николай Андреев

— Товсь! — разнеслись команды унтеров по окопам. Скоро должно было начаться.

Послышались молитвы, мат сквозь зубы — или просто шутки с прибаутками. Люди готовились к атаке как могли. Ведь многим из них, может быть, предстояло прожить свой последний день. А многим так хотелось жить…

«Муромцы», казавшиеся на таком расстоянии шершнями, немного снизились. Раздались отдаленные щелчки — это немцы пытались сбить наши аэропланы. Но что щелок может сделать шершню, так и норовящему вас ужалить? А эти шершни были что надо…

Из нескольких «Муромцев» что-то посыпалось на вражеские позиции.

— Чагой-то? Не бонбы, те б гудели, — глубокомысленно изрек один из солдат-георгиевцев.

Еще несколько «шершней» полетело дальше, ко второй линии обороны германцев. И тут же — полыхнуло зарево. Над вражескими окопами взметнулось яркое-яркое, как солнце в жаркий, безоблачный летний полдень, пламя. Огненные языки будто бы слизнули все вокруг. Горизонт заволокло огнем — так, во всяком случае, показалось нашим солдатам. Стали креститься — а пламя все не унималось. А кто-то из солдат внезапно улыбнулся:

— Ну-тка попляшут ерманцы, — щербато ухмыльнулся архангелогородец, окавший и долго-долго тянувший слова. — Отольются им наши слезки, братва, ох, отольются!

А пламя все горело и горело, не желая потухать, только, казалось, становилось все ярче и яростней. Началась канонада, наши начали пригибаться, юркнули в траншеи, закрыли головы руками — но ничего не происходило. Снаряды не падали, комья земли не сыпались на головы, осколки не норовили продырявить грудь или живот. Просто звуки от рвущихся на германских позициях снарядов слишком уж сильно походили на артиллерийский обстрел. Эта канонада все продолжалась, не желая смолкать, и к ней присоединилась новая, отдаленная — вторая линия обороны германцев тоже оказалась объята этим адским пламенем.

«Муромцы» повернули обратно, истратив весь запас напалма на германские позиции. Пилоты, летя в считаных десятках метров над землей, с содроганием смотрели на дело своих рук: вблизи зрелище было по-настоящему ужасным. Огонь не желал тухнуть, пока не сгорало все, что только могло гореть. Траншеи, доты, бункеры, пулеметные гнезда, орудийные батареи — все было скрыто за плотной завесой огня. Рвались огнеприпасы: словно дьявольский оркестр играл на ударных гимн войне, уничтожению и смерти. Но самым страшным было осознание, что человек создал такое оружие, перед которым даже смертоносный газ казался орудием миротворцев и пацифистов.

Человеческие крики, в первые минуты заполнившие все вокруг, уже стихли. Пилоты видели, как на позициях, которые не затронул напалм, суетились германские солдаты, более похожие с такого расстояния на муравьев, чей муравейник потревожил лесной пожар. Люди бежали прочь из окопов, бросая все, что сковывало движения и мешало бегству. Но даже пилоты не видели того, что видели немногочисленные выжившие после разбрасывания напалма германцы. Едва это вещество, напоминавшее смолу или даже нефть, попало на человека, как тот вспыхивал, превращаясь в обугленный труп в считаные мгновенья. И если даже пытались оттереть напалм, то становилось только хуже, огонь лишь яростней пожирал плоть. А когда хоть немного попадало в вентиляционные кубы или в прорези бункеров — меньше чем через минуту на земле становилось одной братской могилой больше. Поэтому было немудрено, что скованные ужасом немецкие солдаты бросали все, устремляясь в тыл, как можно дальше от безжалостного пламени. Немногие из офицеров пытались их остановить, сами объятые ужасом, глухие к крикам, раздававшимся отовсюду…

Огонь и страх проторили широкую дорогу сквозь позиции, брошенные германцами. Правда, сквозь места, охваченные пламенем, идти было нельзя: туда бы просто никто не сунулся. Но вот рядышком можно было пройти — и прошли. Конные сотни на рысях ринулись вперед, к брошенным окопам, чтобы пройти дальше, догнать убегающих германцев, отомстить, отплатить за те месяцы бесконечного сидения в мерзлых окопах под градом артиллерийских снарядов. Кавалеристы спешивались перед проволочными заграждениями, перерезали их загодя взятыми ножницами для резки колючей проволоки — и начиналось…

Позади кавалерии бежали пехотные батальоны, в чьи задачи входил захват артиллерийских орудий, патронов, брошенного оружия — и выход в тыл к тем позициям, до которых не добрались «Муромцы», несшие гибель всему живому. А еще предстояло закрепиться на новом плацдарме, в ожидании вражеской контратаки. Бегущих вскоре должны были остановить, первый шок вскоре прошел бы, и тогда бы противник решил нанести удар. Но до этого еще была уйма времени, которое Корнилов решил использовать с максимальным эффектом. В зазор во вражеских позициях двинулись две пехотные дивизии и семь конных эскадронов. И это только здесь, у самого балтийского побережья.

Воздушная разведка, показывая чудеса храбрости и пилотажного искусства, сфотографировала укрепления противника, как на линии фронта, так и в тылу. Затем с помощью проекционного фонаря эти фотографии разворачивались в план и помещались на карте. В каждой армии была карта масштабом двести пятьдесят сажен в дюйме, полученная подобным способом. Имея на руках схемы расположения вражеских линий, командный состав тех частей, что должны были участвовать в наступлении, долгое время изучал передний край германской обороны.

К тому же за несколько недель до наступления, этак за пять или шесть, проводились земляные работы, благодаря которым удавалось подобраться к вражеским окопам на расстояние в двести-триста метров. Конечно, германская воздушная разведка с легкостью обнаруживала все эти работы, скопление резервов… Но ничего точного сказать было нельзя: практически одинаковые подготовительные работы велись сразу в двадцати-тридцати местах, артиллерию до последнего не сосредотачивали, да и особо не собирались: ставку делали на прокладывание «напалмовых дорожек». Только за несколько дней до начала боевых действий на передовую были переброшены войска, которым предстояло принять участие в наступлении. Тогда же прибыла и артиллерия: хорошо замаскированная, расположенная на заранее определенных участках.

Великий князь Кирилл Владимирович наладил производство напалма в конце марта чуть ли не в полевых условиях, на импровизированных заводах. Скрыть от противника эту деятельность удалось благодаря крохотным масштабам производства: главковерх настоял на том, что запасов напалма должно хватить для прорыва. А в дальнейшем производство этого вещества уже не надо будет скрывать — весть о нем и так разойдется по всему миру после весеннего наступления армии — и можно будет наладить широкомасштабное изготовление.

Та же самая картина, что и у балтийского побережья, была и на других участках Северного фронта: пять или семь «Муромцев» торили огненный шлях сквозь вражеские позиции, и в образовавшиеся зазоры устремлялись все наличные силы. Вот только жаль, что этих бомбардировщиков на Северном фронте было всего лишь на четыре «зазора» — остальные самолеты были нужны для Босфорской операции или для поддержки других фронтов, все-таки весь Восточный фронт отдал для Черноморского флота большую часть «Муромцев».

Общее наступление подготавливалось по плану Луцкого прорыва, но в гораздо более широком масштабе. Юго-Западный фронт, которому теперь отводилась роль «первой скрипки» (в шестнадцатом году Западный фронт назначался основным, но там никаких активных действий не было), стал ареной для Кирилла — там он решил опробовать и новое вооружение, и новую тактику. Австрийцы должны были почувствовать на себе удар штурмовых отрядов. Жаль только, что катастрофически не хватало времени и нужного вооружения для создания этих формирований. Но приходилось обходиться тем, что было в наличии.