Желтый Ангус - Александр Чанцев

Они смеются, разгоняя свой смех до дельного хохота, настоящей шутки, подпихивая себя-соседа в бок – что вы толкаетесь, и так тесно, нажрался с утра, так сиди, как приличный, – будто сапогом раздувая дачный самовар, прохудившийся на бабушкиных полустанках. Смех уже забыт – и секунду за окно глаз мужика с прожилками затемпературившей ртути смотрит, как ребенка после умывания слезами. Померещилось. Долго еще ехать-то, а? Сенеж, Подлипки, Березки Дачные. А бывают что ли не дачные? Эта не пошла. Две остановки без остановок. Но даже если через год, приедем. Известно кто буду – приедем! В ореховый год, на самой осенней электричке Бог их всех не соберет. Так поскачем, завидев контролеров, не дай Бог, по платформе через вагон, зайцами по насыпной, лягушками по почкам, те лопнут липовым соком, мгновенная смерть, весенний фейерверк. С лафетов, на брудершафт, с 9 маем, шашлычный салют! Закурить есть? В тамбуре не курить, штраф 1000 рублей. Да ну!

Эгоисты умирают рано. Им так – как минимум по приколу.

Яркие мутации заката, каляка-маляка перистых облаков – маленький Бог играет с палитрой. Крики детской возни залетают в квартиру, оседлав тополиный пух, как незадачливую собаку.

Одинаковых людей нет, оттенки одинаковости бесконечны.

Варикоз корней, экзема коры, папилломы почек, герпес сережек. Чем выше в небо, тем глубже в почву. Человек станет всем осенним небом. Пасмурным парком. Ветром под крылом у вороны. Рюкзаками, брошенными школьниками на скамейке.

На день рождения маленькому Билли подарили кучу подарков. Как-никак, 90 лет! Родители, бабушки-дедушки, дяди и тети… Это была целая гора подарков! Младшая сестренка подарила огромного розового резинового паука. А я – колесо, которое может катиться само по себе. Он был так рад подаркам, что даже немного заплакал под конец.

Звук своего жевания – отвратительное вкусно.

Время нас опять обмануло. Стрелки, как лыжи, сорвались с циферблата – теперь в бутылке Клейна.

Чем сегодня на ужин будем кормить наших могильных червей?

Должность смотрителя облаков – выборная ветром, подписана росчерком стрижа, завизирована треморной травой.

Изгнанные в трубу, мертвые Санта-Клаусом с пустыми руками пытаются повторить свой путь назад в утробу.

Снег звезд, соль звезд и отсутствие обещания, как лунное масло намазано на жестяной скат сарая.

Лепестки розы просвечивают на солнце, как дольки хамона. Красота запрещена увяданием, попытка обойти санкции сентября.

Большие самолеты оставляют за собой рельсы, легкомысленные спортивные самолетики – следы коньков. Закатная гематома быстро наливается синячной чернотой.

Стучали ночью в дверь, выбивая ритм снова. Днем звонили и шептали «не дышать… не дышать…» голосом без голоса (и в этом тоже был свой ритм). От ужаса мы отделены пленкой толщиной с плаценту лягушки.

Кому на Земле подмигивает ночной самолет? Его окрик все равно никто не услышит: в NASA записали звуки звезд, это такой джапанойзный гул, скрежет металла, ставшего тенью до рождения предков, ненавистный будильник Бога, напоминающий, что неминуемо настал понедельник творения.

Быть, как солнце, но не стать Аматэрасу: выдержать столько сравнений, но все еще светить.

Червь человека грызет яблоко Земли снаружи раком.

Как в прахе остаются частички костей, так и мертвые остаются в нас (и теми кусками, о которых они бы не всегда догадались). Прах живет в прахе, пока смерть не высыплет из нашей урны. Вон, раскрыв ладони над лунной рекой, изобильной пустотой.

Дольки листьев в лужах чаевничает осень.

Самый смирный крестильный саванишко мой.

Опьянение – сон наяву. Самоуправляемый. Чаще безумие(м).

Кто больший родитель, кто вечно обвиняет или кто все прощает? Не поймешь, пока не умрешь в нем (живя им – точно не поймешь).

Б/у людей на прокат берут редко.

Детский крестовый поход в школу.

– Интересно, а айфоны, айпады уже кладут с покойниками в гроб? Если они из рук их не выпускали при жизни…

– Нет. Воров же боятся. Да и себе оставляют – ценность, воспоминание опять же…

Живые жаднее.

Книги выбираешь, как другие диетический рацион: толстую классику после современной тонкости, нон-фикшн после художественной, философией, фантастикой и на языках перемежая.

Крик окна. Семья – черный ход.

А кто представит меня моему имени?

Полседьмого человека.

Да не правильно или неправильно. Вообще не то. Просто – куски твоих родителей в тебе.

Любовь к пожилым – как последние солнечные дни осени, самый ли последний денек, пара часов до заката.

Выехал человек. Заходит новый квартиросъемщик-запах.

Автор пишет долго, чтение же несколько часов. Как будет, если наоборот? Рожать быстро роман, а жизнь читает его все отпущенные ему годы.

От сырного круга часов отломилось еще граммов 30 минут. Полковник внял в себе коньяку, сладкому, как лошадиный свист ядреным утром на плацу. Соразмерно! Смочил губы лимоном – остренький поцелуй с зубками. Запломбировал чаем цвета уже к ночи. Усталость дня, звон оркестровой меди, метафорное гудение в топке в голове – все спадало (по)степенно, как с мраморного плеча. Безусловно, Успенье. Переливая конусы коньяка и минут в песочных часах звезд, отдаться кровати. Дотла, до утра. Денщик разбудит точно – без горна утру не бывать. Прикуп, Припять и пике.

Семья – благословение в начале, проклятие – когда начинаешь понимать.

Как в мезузе запечатан отрывок из Торы, так и человек – запечатанная молитва. Каплей сургуча-плоти.

Вдох, выдох и третье.

Звук падающих яблок ночью на даче, как капель воды в японском прихрамовом саду. Ночь обсасывает леденец луны, пока тот за неб(о)есной щекой не… Бог мыслит природой, та не знает числа.

Саша – очень легкий. То, что и бросается в глаза и запомнится о нем – легкость. Детские какие-то, не повзрослевшие волосы, схваченные на лету небольшим хвостиком. Стертые до мягкости джинсы, майка с чем-то и расстегнутая клетчатая рубашка фалдами, бегущая за ним на его быстром ходу. Рубашка, бородка – мода гранж, мода уже ретро. Так ну и что?

И возраст – может, уже под и за тридцать, видимо, так и есть. Но тоже как-то мимо, где-то в паспорте, забытом на перекладных квартирах-вписках. Может, и старше, может, только вчера пел на выпускном. Сейчас мне кажется, что он вполне может быть вечным. Как архетип? Да ладно, брось!

Просто перед концертом, когда мы, отойдя от входа в клуб, курили у какой-то строительной завалинки, он сзади представился «с вашего позволения выпью» и глотнул водки из бутылки. Такой тяжелый, не его напиток, думаю вот сейчас, но и он тогда будто объяснил через пару фраз – допить не надеется один, да, вот так получилось, что один пришел и купил по дороге, всего за 300 взял, спрячет здесь, после концерта допьет, а возьмет кто, так и. Запил большим, почти двухлитровым соком.