Шляпа Ирины. Современный китайский рассказ - Ван Сянфу

приёмка овощей. Не масляные, не жирные, ополоснул руки — и на рассвете можно отправляться в постель. Самыми страшными были яйца домашней птицы, чтоб она сдохла! Будь то куриные, утиные или перепелиные яйца, стоило руке соскользнуть — трах… и не надейся, ни одного целого не останется… Стоило разбить коробку, и обильный пот, который он проливал целую неделю, превращался в мочу. А моча уже ничего не стоила.

Когда он только начал заниматься этой работой, ему было трудно мириться со своим положением, сперва даже испытывал чувство обиды. А сейчас ничего, стало нравиться. Он не боялся физического труда, даже полезно было потратить ночью немного сил. К чему копить эту дикую, необузданную силу? Каждое утро, когда он вставал с постели, дружок в промежности ни с того ни с сего поднимался, полный твёрдого желания, угрожающе целился в пространство… но цели-то не было. Сейчас стало намного лучше, дружок сделался понятливее и ранним утром в основном редко давал себе волю.

Но что бы там ни говорили, он всё-таки не любил эту работу, потому что она не была надёжной. Ради хлеба насущного перекантоваться какое-то время на овощном рынке Хубуцзе — это ещё куда ни шло, но всю жизнь принимать овощи и фрукты на рынке… Как-никак уже 24, пора найти жену, обзавестись семьёй. Стоило ему вспомнить об этом, и в душе у него возникало чувство невыразимой потерянности, чувство жалости к себе. Больше всего он боялся смотреть на стеллажи с товаром. Ранним утром стеллажи были заполнены горками разнообразных овощей и снеди, это лук-порей, сельдерей, пучки салата, перец стручковый, чеснок, говядина, баранина, куриные крылышки, утиные лапки, свиные почки, круглые и гладкие яйца домашней птицы. Но всё это не принадлежало ему. Не то чтобы было не по карману всё это купить, просто ему не принадлежал тот самый обыкновенный образ жизни с «походом за продуктами». В душе он втайне надеялся, что когда-нибудь наступит такой день, одно воскресное утро, самый обычный день жизни, когда он проснётся и, взяв её за руку, будет прогуливаться на рынке Хубуцзе, иногда останавливаясь перед стеллажами и вместе с «нею» придирчиво выбирая любимые продукты. Пусть даже кусочек доуфу или пучок шпината — как было бы хорошо, если бы он мог жить такой жизнью. Будет, рано или поздно он будет так жить.

Будучи приёмщиком товара, после окончания работы он никогда не смотрел на стеллажи; как только рассветало, он поворачивался и уходил, а вернувшись домой, тотчас ложился спать.

Рынок Хубуцзе находился на некотором расстоянии от его жилища. Он собирался снять квартиру поблизости, но квартиры в этом районе стоили вдвое дороже. Жизнь в городе была нелёгкой. Нельзя сказать, чтобы у него не возникала мысль вернуться обратно в деревню, но это было невозможно, не мог он просто так вернуться. И это не был вопрос самолюбия, было бы хорошо, если б в своё время он не поступил в университет, тогда бы он женился или устроился на работу — а сейчас… у него на родине не осталось ни одного свободного клочка пахотной земли, даже размером с ладонь, не было достаточно денег, как он мог встать на ноги? Единственное, что оставалось, так это отправиться в город на заработки. Вместо того чтобы возвращаться в деревню, а затем снова ехать в город, не лучше ли было остаться в городе? Увы, он сбился с шага, не попал в темп жизни ни города, ни деревни. Однокашники по средней школе той поры уже стали отцами и матерями, а он всё остаётся холостяком, не хватило смелости поехать домой на Новый год, одно обращение «дядя» обойдётся в сто юаней, да другое обращение «дядюшка» — в двести, он тоже стал дорогим. Зачем он только выбился в люди? Зачем поступил в университет? Человек не может быть талантливым до такой степени!

В конце концов, он был молод, горяч, всего два-три дня, как они расстались с нею, а его тело вышло из повиновения, взбунтовалось. Он хотел её, хотел её тонкую и сильную талию, хотел её всю без остатка, но она — согласна ли, хочет ли его она? Ведь в тот день он напился до поросячьего визга — у него не было ни малейшей уверенности в успехе. Попробую, тогда попробую. В одну руку он взял мобильный телефон, другую положил в карман брюк, сдерживая себя. Она не отвечала. Никто не брал трубку. Наконец из телефона прозвучало:

— Извините, абонент не отвечает.

Он захлопнул крышку телефона, стыд жёг его. Такое дело нельзя повторять раз за разом. Он стоял на улице, смотрел на зимний закат, сердился на себя, испытывая некое невыразимое огорчение и отчасти грусть. Стоял на месте, сжимая в одной руке телефон, а другой сдерживая себя, но в конце концов так и не смог избавиться от плотского вожделения, снова набрал номер и на этот раз дозвонился, что привело его в восторг.

— Кто говорит? — спросила она.

— Это я! — ответил он.

— А кто ты? — поинтересовалась она, её дыхание было слышно очень слабо, голос также казался очень хриплым, как будто доносился откуда-то издалёка. У него упало сердце. Проблема была не в том, что дыхание её было слабым, а в том, что она действительно не узнала его голос. Не похоже на то, что она делает это нарочно.

— Ах, как мы, важные люди, забывчивы, — сказал он намеренно высоким тоном, придав голосу равнодушный оттенок. Как будто ему была безразлична её реакция.

— Это я — однокашник, да и земляк, твой старший брат! — Он сам почувствовал, что в его голосе прозвучали нотки неискренности. В подобной ситуации только таким образом он мог защитить своё слабое самолюбие. Он ни в коем случае не должен был ей звонить.

Телефон молчал. Молчание длилось очень долго. Он оказался в столь щекотливом положении, что ему хотелось выбросить свой телефон, забросить его из Нанкина прямо в его родную деревушку. Нет, он ни в коем случае не должен был ей звонить. Именно в это время произошло нечто неожиданное. После длительной паузы из телефона вдруг донёсся её плач, точнее говоря, она всхлипывала. Она сказала лишь:

— Брат, приходи ко мне.

Он всё время держал мобильник у уха, до того как спустился в подвал, до того момента, когда, толкнув, открыл дверь её квартиры. И в то мгновение, когда их глаза встретились, они по-прежнему всё ещё прижимали к уху телефоны — казалось, что они раскалились. Но лоб у неё всё же был ещё