Месть фортуны. Фартовая любовь - Эльмира Нетесова

— Да ничего особого! Выронил из кармана клифта «луковицу». Из червонной рыжухи. А на задней крышке часов — моя кликуха выгравирована была. Шмонали долго. Не могли попутать. А взяли — на «живца». Объявили по радио, что в бюро находок города имеется «луковица». И приметы моей — описали. Вякнули, что вернут хозяину. Я и поперся на почту. Там схомутали. Молодой я был тогда. Дурак. Развесил лопухи. Луковку жаль стало. Она была памятью…

— От кого? — похолодела Капка.

— С первого дела! Я ее сгреб в ювелирке. И не отдал пахану. Недолго кайфовал.

— А наш кент тоже на «луковице» попух. Но не так. Не взял ее. Козел открыл крышку, хотел время глянуть. Прямо на складе! И, на тебе! Как кайфово кемарил сторож с псиной — в будке. Ни хрена не допер, как мы возникли. А тут… Завыла эта луковка, вроде, тихо. Но, падла, псина хай подняла, дергаться стала. Сторож кипеж поднял. Едва смылись живыми. Старый хрен до утра из своего обреза палил со страху. Ну, мы и вломили кенту, когда в хазу возникли. На доле в том деле обошли. Так пахан велел, чтоб «варежку» знал где раззевать и без времени не отворял бы ее! — вспомнил Сивуч.

— Это что? Вот у меня был случай! — совсем освоился Лангуст и, подвинувшись ближе к камину, заговорил негромко:

— Был у меня в пределе магазин неприметный. На окраине. И туда рыжуху завозили. Трижды мы его тряхнули. Навар брали неплохой. А тут, когда меня над всеми малинами поставили, к тому магазину вздумал присосаться со своей кодлой Дешевка. Уж не знаю точно, за что такую кликуху впаяли, но, гад, целым бабьим базаром один умел ботать. Ну и пахан, ботну я вам! На сходах всех до уссачки доводил. Начнут кенты махаться, Дешевка— в крик, кенты, съехав с панталыку, через окна линяют. А Дешевка, паскуда, лыбится, как Параша на углу.

— Так что он отмочил?

— Малину послал магазин тряхнуть. А сам сторожа отвлек. Прикинулся шмарой. Упоил старика до визгу. Приласкал. Тот и распустил слюни…

— Как приласкал? — икнул Король.

— Гладил его, целовал, на большее та плесень была негожей.

— Тьфу! — сплюнул медвежатник брезгливо и отвернулся от стариков.

Лангуст рассмеялся цокающим смехом. Вытирал выступившие на глазах слезы. И сказал, обращаясь к Капке:

— Тебе придется и Короля в шоры брать. А то ишь, гадится! Ради дела фартовые ничем не брезгуют. Вот, слушай, что я ботну. Глядишь, сгодится, — допил коньяк залпом. И, прожевав дольку лимона, заговорил смеясь:

— Захотели как-то прокураторы моего предела бортануть из суда нашего адвоката. Зависть их сжигала вконец. У нее известность и уважение, гонорары и фартовая охрана. У них — ни хрена. Это, секи, нынче случается всегда. Когда защита сильная — обвинитель гавно. И наоборот. Хороший адвокат любого обвинителя за пояс заткнет. Помни, хорош лишь тот адвокат, какой не умоляет со слезами судейских сжалиться над подзащитным, а раскладывает следствие на лопатки. Находит неправильное применение статей, предвзятость, неполноту следственных действий — пробелы, доказывает, что показания на допросах получены под воздействием давления, а значит, им нельзя доверять. Короче, сводит на нет всю работу прокуратуры, добиваясь дополнительного или повторного расследования. А не на публику работает.

— Ну и что? Суду мозги не накрутит. Только время затягивает! — не согласилась Задрыга.

— Прокол, Капка! Суд знает, адвокат, добившийся возврата дела на доследование, может обжаловать и решение суда! Добиться его отмены, пересмотра. А это — не только минус, а и потеря доверия к составу суда. Не приведись случиться такому подряд два — три раза!

— И что будет?

— О соответствии судьи задумаются! И прокуратуре на холяву не сходит. Так вот и у нас было. Выигрывал дела наш адвокат. Ну и вздумали ее из предела в другой город задвинуть. Суду и прокуратуре это по кайфу, а нам каково? И мы, все малины предела, вздумали устроить наоборот. И утопили в жалобах. Надыбали недовольных. Их всегда хватало. Был у нас свой борзописец. Выслушает вора, как его допрашивали в прокуратуре, как относились в процессе судейские, такую жалобу настрочит, сатана и тот от жалости уссытся. К этим жалобам — пару анонимок, что прокурор и судья вымогали взятки! Вот и все!

— Так вам и поверили!

— Начинают возникать из Москвы всякие комиссии. Вызывают для бесед множество подследственных. А в итоге — если совсем не уберут, то обязательно сунут в другое место. Надо же оправдать приезд и проверку. В работе любого проколы надыбают, было бы желание. А нам — того и надо! Суд и прокуратуру заменили. Наш адвокат — дышит в пределе. И ничего не знает! — потирал руки Лангуст.

— А лягавых так же выкидывал?

— С этими по-разному было! — усмехнулся Лангуст, вспомнив совсем недавнее:

— Когда лягавые оборзели и вздумали тряхнуть подземку, мы про то не враз доперли. Не кентовались с пацанами. Они же сделали налет на базар и кой у кого хамовку сперли. Менты в засаде приморились, похватали «зелень». И, что б ты думала? Оттыздили пацанов. Мы их не трамбовали! А тут — мусора! Я, когда услышал, продохнуть не мог! Упоили шпану, блатарей. Те городских фраеров сфаловали. И пошли на лягашню! Кто с чем! А мы жалоб в Москву набросали. И тоже на ментов возникли! Через неделю, кого мы не успели замокрить — власти сами из ментовки выбросили. Разжаловали, уволили, осудили! Так-то вот! В своем пределе, когда он у тебя будет, не давай никому наказывать своих суровее, чем сама решишь. Чтоб к твоим никто не смел прикапываться! Тут все средства хороши.

— А разве подземка была твоей?

— Все, что в пределе — мое! Пусть не кентовались, но и не махались. Были свои неписанные правила. Их держали все!

— Законники тоннельных брали в малины! Я о том знал! — подал голос Сивуч.

— Як чему тебе все ботаю? Чтобы ты, став паханкой, никого из своих в обиду не давала и не позволяла прикипаться к кентам, никакому засранцу! — повернулся Лангуст лицом к Задрыге.

— Всех в клешнях держи! Как в браслетах! И не снимай до стари! — согласился Сивуч.

— Вот я к примеру, в любой точке своего предела мог отовариться на холяву. Потому что и там мозги не сеяли, знали, иначе возникну с малиной! — начал Лангуст.

— Ты трехни как главного лягаша из своего предела под вышку чуть не засобачил! — напомнил Сивуч.

— Это не так давно было. Прислали к нам нового мусора, начальника всех лягавых. Прежний уже с нами не дергался. Вот и вздумали его заменить, списать в плесень! Новый мент давай на нас облавы устраивать, бухарей заметал в лягашку. Порядок наводил. Нам такое не по кайфу пришлось. И вздумали проучить падлу! Тут нашу Катьку замели в «декабристки», на пятнадцать суток. Бывшую шмару. Ну, у нее хайло — всю Одессу перебрешет запросто. И начала она в ханыжнике вопить по фене. Ее под душ сунули, а потом в дежурке оприходовали. Она и сама не помнила — кто трахал? Ну мы ей шепнули, что от нее надо. Она, когда вышла, нашмаляла заяву в суд, что ее оттянул в милиции начальник. И не просто силовал, но издевался. Показала синяки, какие ей менты наставили во всех местах. Щипали, чтоб шевелилась. А Катька вякнула, что новый мусор грозился ей «розочку» в это место вбить, если добром не согласится отдаться ему. Она вырывалась, он бил. Потом, когда свое с нею справил, отдал дежурным лягашам, и те все пятнадцать суток ею пользовались.